Утром вставало солнце. Носильщики подавали паланкины и путешественники, обменявшись вежливыми поклонами, отправлялись в дальнейший путь, сопровождаемые напутствиями гостеприимных монахов.
Вей прибыл в столицу новым человеком. Его глаза горели, его руки двигались, его рот научился смеяться.
У него было несколько писем к важным сановникам, принявшим его ласково и оказавшим ему большой почет.
Через неделю ему была дана аудиенция в большой яшмовой зале, а еще через неделю, после блестящего экзамена, состоялось посвящение в великие умы изящного царства династии Цин и назначение членом «Академии перьев красного феникса».
Богдыхан благоволил к появившемуся при дворе потомку Конфуция, даря в знак монаршей милости драгоценный нефрит и посылая цветы из придворных оранжерей.
В столице Вей узнал народ, управлять которым, по уверению сановников, не составляло большого труда. Народ этот нищенствовал и распевал песни, почтительно уступая дорогу появлявшимся на улице мандаринам.
Жизнь Вея шуршала шелком, и народ занимал в ней место безмолвного статиста.
Вей совершил несколько путешествий по Срединному царству, восхищаясь крепостью обычаев и верностью старине. В каждом городе был храм Конфуция; каждая деревня устраивала потомку святого торжественную встречу.
Путешествие по Ян-Цзы наполнило сердце Вея национальной гордостью.
Целыми днями сидел он на высокой корме разукрашенной джонки, любуясь берегами, уставленными гробами. Жирная вода, обильно заправленная водорослями, плескалась похлебкой для миллионов. Лодочники, сидящие в ярко-желтых сампанах, жадно черпали ее ложками весел.
Золотой остров с храмом на скале, неожиданным цветком расцветший посредине реки, пленил воображение Вея.
Вернувшись в Пекин, он рассказал о своих восторгах богдыхану, и тот немедленно подарил ему понравившийся остров.
Вскоре в жизни Вея свершилось важное событие. Он встретил девушку, заставившую затрепетать его равнодушное сердце. Это была придворная танцовщица Мин-Лу, прозванная за пристрастие к черному цвету «Черным Пионом».
Вей женился на странной девушке с каменным лицом и бурным телом и увез ее на Золотой остров.
Там он жил год.
В отсутствие Вея столица пережила чудовищные испытания.
Молодой император, поддавшись злому влиянию опасных мечтателей, начал осуществлять пагубные реформы, направленные против старины. Императрица-мать, не пожелав видеть гибель государства, вырвала власть из рук недостойного сына и начала править сама.
Но внезапная страшная болезнь цепко завладела ослабевшим организмом великой империи.
Народ выпустил железные когти… Зараза проникла в войска… Каждый новый год приносил новые волнения. Безумцы, которых раньше никто не слушал, превратились в пророков. Сыновья восстали против отцов… В несколько лет Китай утратил тысячелетнюю строгую внешность. Наконец, разразилась революция, и империя развалилась, как лопнувший горшок.
Вей считал республиканский образ правления очевидным злом. Республика разрубила великое тело Китая на множество ничтожных кусков. Она испортила мирных крестьян и возмутила покорных кули… Она уничтожила преданность старине и объявила войну привилегиям.
Вместе с другими поборниками национального единства Вей образовал общество «Восстановления и расцвета», поставившее целью исследовать причины государственного развала и отыскать пути национального возрождения. Члены общества расселились по разным провинциям; сделались советниками маршалов и дудзюнов[8]; образовали промышленные предприятия, действуя по строго намеченному плану, выработанному тайным советом общества.
Золотой остров, на котором поселился Вей, стал главным штабом «Восстановления и расцвета». Здесь происходили собрания тайного совета. Сюда присылались материалы, собранные в различных провинциях.
Вей весь ушел в кропотливую упорную работу.
«Черный Пион» умерла после третьих родов, оставив на попеченье отца сына и дочь.
Вей отправил детей в Шанхай, в отстроенную для них виллу на авеню Жоффр, поручив их вниманию старых ученых наставников.
Когда дети достаточно ознакомились с основами классической мудрости, Вей поместил их в иностранные школы: дочь во французский колледж при монастыре св. Терезы; сына в американский университет Сент-Джонс.
Дети росли вдали от отца, лишь иногда наезжавшего в Шанхай.
В Шанхае у Вея была хлопчатобумажная фабрика, которой он владел вместе со старым своим другом Лоу и недавно вступившим в компанию Вордом.
Уже много лет Вей работал над книгой под названием «Зеркало мудрых указаний», являвшейся сопоставлением прошлых исторических событий с фактами современности.
Тысячелетия благоденствовавший Китай опирался на три истины: силу Традиции, силу Терпения, силу Численности.
Эти три силы, временно утратившие влияние, должны были, по мнению Вея, снова начать свое гармоническое действие, результатом чего будут три радостных последствия:
Единство,
Восстановление,
Расцвет.
Открытие спасительной формулы до того захватило Вея, что он целый год провел в лихорадочной работе, забыв о существовании детей.
Теперь, когда его труд был почти закончен, Вей вспомнил о детях и приехал в Шанхай провести с ними Новый год.
Однако вилла на авеню Жоффр была пуста.
Сын Лю гостил в Пекине, а дочь Фей уже девять месяцев жила в Париже, куда она поехала вместе с женой директора Индо-Китайского банка.
Вей был раздосадован отсутствием детей, особенно затянувшимся путешествием дочери, проявившей слишком много самостоятельности.
Дверь в комнату сына была открыта. Вей заглянул в нее.
У стены стоял большой кожаный чемодан: очевидно, Лю вернулся из Пекина…
На столе лежала радиограмма: «Встречайте завтра „Президента Монро“. Фей».
Довольный Вей вышел в столовую.
Со стены золотом букв радостно кричало новогоднее изречение: «Из четырех времен года весна считается лучшим».
Зеленые стены задумчивого оттенка, свойственного дорогим изумрудам, служили прекрасным фоном для двух цветных окон и причудливого буфета в великолепном баре гостиницы «Астор Хаус».
Каждые два года заботливая администрация отеля меняла внутреннюю отделку помещения, прибегая к услугам малоизобретательных, но дорогостоящих декораторов.
В 1925 году в баре «Астор-Хаус» царил персидский стиль. Оба окна были разрисованы светящимися цветами и фруктами, обрамлявшими сцены из знаменитой поэмы Омара Хайяма.
На первом окне, на стекле был изображен персидский алкоголик, старательно осушающий огромную чашу под сенью склонившихся над ним розовых кустов, корни которых переплетались с четырьмя затейливыми строчками:
На втором окне во все горло заливались пестрые, как попугаи, соловьи. Одетая в фантастическую пижаму стриженая девушка, более похожая на «герл» из американского ревю, чем на персиянку XI века, наливала вино в объемистую чашу привыкшего к пьянству и стихам бородатого перса.
Между двух окон возвышался буфет, уставленный напитками всех стран и народов – от ядовитого, как разведенный купорос, абсента до ласково-золотого ямайского рома.
Мутноглазый бармен с багровым лицом, похожим на лицо тряпичной куклы, облитое вишневым бренди, ловко жонглировал бутылками. Высокая стойка, покрытая толстым стеклом, напоминала ширмы. Когда бармен наклонялся над стойкой, сидевшим за столиками пьяницам казалось, что перед ними кривляется петрушка.
Было два часа дня. Как всегда в это время, бар был переполнен.
9
Когда я к чаше жадным ртом приник, чтоб тайну выведать у этой жизни милой, Шепнула жизнь: – Покуда жив, старик, Пей!.. Не дадут вина в могиле!