Тонконогая и тонкомордая собачка, забегая вперед, часто возвращалась к своей госпоже, заглядывала ей в глаза, виляла хвостом, как бы желая сказать, что "ведь и я, матушка, тоже озабочена за тебя, тоже, дескать, вижу, что ты подчеркиваешь что-то в уме, и я вот подчеркиваю хвостом, да только не ведаю, что оно такое", но, видя, что хозяйка не обращает на нее внимания, она опять убегала вперед, желая показать свою ревность по службе, обнюхивала каждый кустик, накидывалась на каждого воробья, который осмеливался прыгать по царской дорожке - и снова, с чувством исполненного долга, возвращалась к императрице. Но та опять не обращала на нее внимания.
Вдруг в одном густом кусте акаций замяукала кошка, да так резко, что собачка даже припрыгнула от изумления.
Вот сюрприз! Кошка в царском парке! Собачонка и ушам своим не верит.
Кошка опять замяукала. Собачка неистово бросилась на куст и начала лаять что есть мочи: "Нашла! Нашла врага!" - слышалось в ее усердном лаянье. И собачка счастлива: она обратила на себя внимание императрицы. Мало того, даже часовой, вытянувшийся там где-то в струнку и издали сделавший ружьем на караул, и он добродушно улыбался, поглядывая почтительно то на императрицу, то на собачку, то на предательский куст.
- Не трогай ее, Муфти! - сказала императрица, приближаясь. - Она тебя оцарапает.
Собачонка залаяла еще неистовее, да так и уткнула морду в куст. Но вдруг она завиляла хвостом, запрыгала, да так радостно, что саму императрицу занял этот восторженно виляющий хвост.
- Что, Муфти, кошка там?
Кошка снова замяукала и фыркнула. Собачонка закувыркалась от радости и бросилась к императрице.
- Чему рада, глупая собака?
Собачонка восторженно залаяла, желая что-то объяснить, но, не имея другого органа гласности, кроме хвоста и бестолкового языка, она только закувыркалась.
- Верно, знакомая кошка?
Но из куста вдруг показалась голова в напудренном парике и снова замяукала. Часовой невольно фыркнул, сцепив зубы.
- А! Это ты, повеса, - весело сказала императрица. - Вот наделал тревоги Муфти.
Из куста во весь рост встал мужчина в одежде придворного сановника.
- Опять за старое принялся, проказник? - продолжала императрица, ласково улыбаясь.
- Как за старое, матушка-государыня? - отвечал царедворец, кланяясь.
- За мяуканье...
- Помилуй, матушка-государыня, это самое новое, самое новое дело мяуканье, даже, можно сказать, государственное дело, - отвечал вельможа.
- Как государственное, повеса?
- Да как же, матушка, не государственное: ныне коты во времени.
Императрица бросила на него лучи двойного света из своих немножко расширенных зрачков и, улыбаясь, ждала объяснения шутке.
- Да как же, матушка! Вон киевский кот сколько тревоги наделал тамошнему генерал-губернатору Федору Матвеичу Воейкову.
- Да, да, тумульту наделал изрядного.
- Как же-с! А султан турецкий, сказывают, этому Ваське-киевскому, за учинение им зла врагу султанову - великой царице северной Пальмиры, обещал прислать орден шнурка, коли Васька останется цел.
Императрица задумчиво улыбалась.
- Ах, Левушка, Левушка, ты все такой же повеса остался, как тогда, помнишь, еще в молодости.
"Повеса" или "шпынь", как его называл Фонвизин, Лев Александрович Нарышкин, или вернее "Левушка", комически махнул рукой, - конечно, на молодость...
В это время по аллее показались две фигуры, торопливо шедшие по направлению к императрице. В руках одного из них была папка с бумагами, у другого - небольшая чернильница, утыканная перьями и карандашами.
- А! Кровопийцы идут, мухи государственные, что вам, матушка, и дохнуть не дадут, всё на ухо жужжат, - заметил Левушка, гримасничая.
- Да, Лева, много нам дела, теперь не до мяуканья, - грустно сказала императрица.
Пришедшие были неизменные докладчики наиболее важных дел по внутреннему государственному управлению, генерал-прокурор князь Вяземский и генерал-фельдцейхмейстер граф Григорий Орлов.
Они издали почтительно поклонились императрице и остановились.
- С добрым утром, - ласково сказала государыня, - что же вы не идете?
- Не смеем, ваше величество, приблизиться, - тоном пасмурного сожаления отвечал Вяземский.
- Почему же так? - несколько дрогнувшим голосом спросила Екатерина.
- Бумаги с нами, государыня, из неблагополучного места, из Москвы, отвечал Орлов.
- Что же такое? Что там? - еще тревожнее спросила императрица.
- Простите, ваше величество, - нерешительно заговорил Вяземский, курьеры прискакали из Москвы с эстафетами экстренными.
- Давайте же их мне, - рванулась императрица.
И Вяземский, и Орлов несколько отступили назад. Они казались смущенными. Императрица заметно побледнела.
- Что же, наконец, там? Давайте бумаги!
- Выслушайте, государыня, и не извольте тревожиться, - по-прежнему, не торопясь, начал Вяземский, - зная ваши матернии попечения о своих подданных, для блага коих вы готовы жертвовать вашим драгоценным здоровьем, мы осмелились не допустить этих эстафет до ваших рук, трепеща за вашу жизнь, и сами вскрыли их, приняв должные предосторожности. По тому же самому мы и не осмеливаемся приблизиться к особе вашего величества.
- Благодарю, благодарю вас, но я желаю знать, что же там, - несколько покойнее сказала Екатерина.
- В Москве неблагополучно, ваше величество. Вот что доносит Еропкин.
Императрица вошла в ближайший павильон, а за нею и докладчики. Князь Вяземский развернул бумагу и погрозил собачке, которая хотела было к нему подойти. Тогда Левушка взял собачку за ошейник и уложил на ближайшую скамейку:
- Куш-куш, не подходи к ним, они бука.
Вяземский откашлялся и начал читать: