— Перед этим молодой человек меня бросил, написав сообщение на телефон. И потом не брал трубку. До него был ещё… в общем, мы расстались, потому что на меня поднимали руку. До этого — ещё один женатый мужчина, а я ещё молодая и глупая была, мне это даже льстило…
Девочка внимательно слушает.
— Стелс, скажи, я такая плохая?
— Ты очень хорошая.
— Тогда почему всё так? Я ведь живой человек, мне тоже хочется быть рядом с кем-то…
— Я тебе отвечу, но сначала давай проверим пирог. А то пахнет уже так, что у меня живот подводит от голода.
— Ой, точно… — Кристина бросается к духовке, но пирог пока ещё только начал подрумяниваться.— Всё хорошо, ещё минут пятнадцать… Доживёшь?
— А куда я денусь,— улыбается Стелла.
Кристина садится прямо на усеянный мукой пол, вытянув ноги. Сегодня она в узких джинсах и в клетчатой рубашке, повязанной узлом на животе. Стелла исподволь любуется девушкой, садится рядом и кладёт ладошку на её сцепленные руки.
— Кристина…
Девушка думает, что Стелла впервые называет её по имени.
— Мы знакомы меньше двух суток, а я уже шесть страниц дневника исписала, какая у меня хорошая подруга. Знаешь, теперь все школьные знакомые словно в тени. Не знаю, почему ты возишься со мной, но ты фантастически хорошая.
Кристина смотрит на девочку внимательно, без улыбки, но глаза её очень тёплые.
— Если даже не думать обо всякой мистике, представь, что было бы, если бы ты узнала про все эти обманы позже. Когда по-настоящему полюбила бы. Или когда у тебя появились бы маленькие. Было бы хуже, правильно? А так вселенная тебя просто хочет приберечь для кого-то хорошего. Просто дороги всех хороших людей очень извилистые. Я обещаю, что я не буду доставать тебя с этим художником. Но не покрывайся панцирем, не забирайся в ракушку. Мне кажется, у тебя всё будет хорошо. Просто чуть-чуть подождать. Ты очень добрая и необычная. Ты слишком достойна кого-то. И он обязательно появится. Не все же мужчины плохие, правильно? Мы вчера в этом убедились. Целый день убеждались. Один только повар чего стоит, который поделился с тобой рецептом супа, он очень гуманный человек. А официант в пиццерии? Я видела, он для тебя выбирал самые большие кусочки пиццы. Я очень хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. Я буду тайком так устраивать, чтобы никто плохой тебе больше не попался, а только хорошие, и тебе не скажу, как я это делаю.
Кристина ничего не говорит. Она просто прижимает девочку к себе и гладит её по волосам. Она ничего не хочет говорить, потому что в носу предательски щиплет от слёз. А улыбаться и плакать одновременно очень глупо и неудобно. Она снова целует девочку в макушку, на этот раз солёными губами.
10.
— Да, мамуль! Всё отлично! Мы с подругой пирог едим, в школе пока ещё нет занятий.
Кристина деликатно ушла в ванную, но там тоже всё слышно, даже то, о чём рассказывает мама девочки из телефонной трубки.
— Я только очки немножко разбила. Да, опять… Телефон пока не нашла, не знаю, куда он задевался. Но зато нашла синие юбочки, и компьютер заодно откопала. Ладно, буду ждать.
Родители Стеллы в отпуске ещё дней на десять.
— Ужасно вкусный пирог. И пускай я скоро перестану пролазить в дверь,— блаженно говорит девочка,— но этот пирог стоил того.
Девушки обедают прямо на полу в комнате Стеллы. Кристина сняла тесные джинсы и плотную рубашку и переоделась в одну из безразмерных футболок девочки. Даже ей она оказалась велика. Стелла, затаив дыхание, смотрела, как переодевается подруга — от того, как мягко всколыхнулась большая грудь девушки, Стелла почувствовала непривычное покалывание в пальцах ног и зачем-то натянула свою рубашку почти до колен. Пирогом они угощаются и отдельно, и вместе с экспериментальным супом. Они ещё раз вспоминают добрым словом гуманного повара из кафе, которое они случайно спасли от пожара день назад.
— Я тебя тоже хочу нарисовать,— заявляет Стелла.
— Тоже голую? — уточняет Кристина.
— Совсем необязательно,— смущается девочка.
Девушка сидит у окна, читает, а Стелла сосредоточенно рисует, приоткрыв губы и сдувая пряди волос, которые лезут в глаза. Время от времени она подходит к Кристине, проводит по прядям её смоляных волос, заглядывает в глаза, поправляет девушке футболку, рассматривает её ключицы, кисти, запястья, босые ступни, задумчиво зажав карандаш в зубах; дотрагивается до коленей и до локтей. Потом снова отходит к кровати, забирается на неё не глядя и делает всё новые и новые наброски в альбоме. Потом просит снова надеть джинсы и рубашку, сажает ещё ближе к окну, лицом к свету, деловито ходит вокруг и поправляет то ворот рубашки, то положение рук Кристины; замечает, что у девушки на губах неведомо откуда появились ямочки, удивляется и хватает блокнот; а Кристина боится улыбнуться, чтобы не спугнуть настроение девушки, старается держать спину прямо, но оставаться расслабленной, поток мыслей увлекает её вглубь, и она думает про загадочных художников, меняющихся, едва в руках оказывается кисть или карандаш, вспоминает все свои дороги и всех своих людей, Сабину, её вредного братца, соседей, думает, что бы ещё вкусного приготовить, чувствует бедром, как на телефон что-то пришло — телефон в кармане джинсов; но лишь упирает локти в колени, а подбородок в ладони, любуется акварельным небом — сегодня оно в разводах, бледное, выцветшее, и даже дома и деревья словно нарисованы небрежно — и откуда-то задумчивая электрогитара и грустный звуковой фон, как будто едешь на поздней электричке осенью, сонно, глаза закрываются; что-то щекочет ноги, Кристина встряхивает головой и открывает глаза.
Стелла с улыбкой такой озорной, словно замыслила каверзу, щекочет пальцы её ног кисточкой; увидев, что девушка раскрыла глаза, прячет кисточку за спину и говорит:
— Утомительно это — быть моделью?
Кристина кивает и чувствует себя смущённой.
— На кровати всё, что получилось,— говорит Стелла, придерживая девушку за плечи и не давая встать.— При мне не смотри! Я в душ, а ты поразглядывай без меня. Я стесняюсь.
Она убегает, а девушка садится на колени у кровати и перебирает рисунки. Четыре карандашных, один — гелевой ручкой, два акварельных. Кристина поражена. Ей кажется, что прошло минут пятнадцать, и за это время невозможно столько успеть. Ничего лишнего, мягкие стремительные линии. Большие глаза, аристократичные запястья и щиколотки, очень выразительная грудь — даже в клетчатой рубашке. Полуулыбка, взгляд из-под ресниц. На одном из рисунков Кристина застёгивает рубашку, а на рисунке гелевой ручкой она совсем обнажена, но девочка придумала такой ракурс, где грудь и бёдра целомудренно закрыты. В рисунках нет ни капли анатомической достоверности, но всё поразительно на своих местах; на рисунках цветы, дождь, бокал с вином; и губы — Кристина не насмотрится на эти губы,— словно мультипликатор вдохновился девушкой и рисует выразительные кадры для лирического фильма. Девочка мимолётными движениями сохранила на рисунках даже маленькие шрамы и родинки — и все её движения.
Стелла, осторожно занавесив мокрыми волосами лицо, заглядывает в комнату из-за двери и тихо спрашивает:
— Всё очень плохо?
— Знаешь,— немного растерянно говорит Кристина,— я бы хотела быть такой же, какой ты меня нарисовала.
— Значит, меня не будут убивать,— улыбается девочка.— А ничего, что на одном рисунке ты без одежды?
— У тебя это получилось очень мощно. Так, что мне хочется рассматривать эту девушку со всех сторон, но она отвернулась. Какие из этих рисунков ты мне сможешь подарить? Это очень нескромно, так просить?
— Любые, которые понравятся.
— Тогда мне все придётся забрать.