Ему пришлось нелегко.
Во-первых, потому что адвокат отвел его не в приют и не в дом для усыновленных, а в больницу. В палате на койке сидела прекрасная, как ангелочек, голубоглазая светловолосая девочка шести лет и смотрела трехмерную телепрограмму. Только смотрела. Не разговаривала, не ерзала, не бросала бумажные шарики на пол, как сделал бы ее непоседливый дед, имея от роду столько же лет, как внучка, — больше ничего.
— Лона, это твой дедушка, — сказала доктор Росс.
Девочка подняла голову и, конечно, не заголосила от радости узнавания. Они никогда не виделись, и Лона, наверное, даже не подозревала о его существовании.
— Ты папа моей мамы?
Уайти перестал улыбаться. Значит, несчастный ребенок и с родителями матери не виделся? Прежде чем они заморозились, конечно.
— Нет, я дедушка с другой стороны.
— Папа моего папы?
— Да.
— А...
Когда Уайти пришел в себя, доктор в своем кабинете объяснила:
— Это серьезная травма, и у девочки не было никакой защиты от нее. Ведь в конце концов ей, всего шесть лет. Неудивительно, что у нее подавлена память о катастрофе — и обо всем, что с нею связано.
— Да, неудивительно, — бард заставил себя улыбнуться. — Но ей и нечего особенно вспоминать.
Доктор Росс кивнула:
— Вам нужно быть очень осторожным, бережно обращаясь с ее амнезией. Лону всему придется учить заново, но вам следует все время быть начеку. Какое-то время ничего не рассказывайте о Ферме, о ее родителях, вообще о прошлом. Мы не знаем, какое именно воспоминание будет особенно болезненным и снова отбросит ее назад.
Уайти кивнул.
— Девочка должна лечиться у психиатра?
— Да, это очень важно.
— Понятно... У вас есть частная практика, доктор?
— Да, небольшая, — сразу ответила доктор Росс, — и я могу позаботиться о Лоне.
Так что перекати-полю пришлось наконец осесть: купить квартиру, продумать интерьер, заказать мебель. Наконец опекун смог забрать девочку из больницы и, держа за маленькую ладошку, отвести домой.
Лона, вопреки распространенному мнению, что под ангельской внешностью обычно скрывается чертенок, оказалась послушной и доброй девочкой.
Слишком послушной и доброй. Уайти обнаружил, что постоянно ждет каких-нибудь шалостей.
Но она была абсолютно послушна, делала точно то, что он ей говорил... И ничего больше.
А когда у него не находилось для нее занятия, она просто смотрела трехмерные телепрограммы, сложив руки на коленях, выпрямив спину (он как-то велел ей так сидеть, надеясь пробудить бедняжку к жизни). Все, чему он ее учил, она усваивала с первого раза и точно исполняла. Каждое утро заправляла свою постель, мыла посуду, учила азбуку...
Как робот.
— Она просто очень хорошая девочка, — осторожно сказала как-то доктор Росс. — Иногда такие встречаются.
— Может быть, но это неестественно для детей. Послушайте, доктор. Конечно, может быть, я неправ, но хотелось бы хоть раз всего лишь легкого непослушания. Небольшой перебранки с дедом. Почему этого нет?
— Комплекс вины, — медленно ответила доктор. Уайти удивленно смотрел на нее:
— В чем же Лона считает себя виноватой?
— В случившемся взрыве, — доктор вздохнула. — Часто дети считают, что если что-то случилось, то это в результате их поступков.
Уайти нахмурился.
— Я понимаю, что она может горевать из-за своей ложной вины. Но вести себя абсолютно правильно? И почему это мешает ей видеть сны?
— Все видят сны, мистер Тамбурин.
— Называйте меня Уайти, — он плотно закрыл глаза. Настоящее имя вызывало у барда неприятные воспоминания о прошлом. — Просто Уайти.
— Уайти, — неохотно повторила за ним женщина-доктор. — Мы знаем, что Лона видит сны — это показали тесты на быстрое движение глазных яблок.
— Тогда почему она говорит, что не видит снов?
— Просто Лона их не помнит. Эти воспоминания у нее тоже подавлены.
— Но сны она видит сейчас! А несчастный случай произошел несколько месяцев назад!
— Это так, — задумчиво ответила доктор, — но девочка может считать, что неправильно видеть сны.
— Во имя неба, почему?
— Она могла рассердиться на родителей, — объяснила доктор Росс. — Так часто бывает, когда детей наказывают или отказывают им в чем-то. Они хотят ответить родителям, причинить им боль, сказать им «умрите»... И если она в таком настроении легла спать накануне катастрофы...
— Ей могло присниться, что она их убила?
— Что-то в этом роде. А потом она проснулась и обнаружила, что родители на самом деле умерли. Поэтому она подавила все воспоминания о папе с мамой, потому что они напоминают ей об ее вине.
— Мне кажется это сомнительным.
— Возможно, — согласилась доктор. — Это всего лишь мое предположение, мистер... Уайти.
Он тяжело вздохнул.
— Мистер Уайти подойдет. У нас ведь не хватает информации, мы можем только строить предположения, верно?
— Да, пока полной информации нет.
— Ну, хорошо, будем считать, что вы правы, доктор. И что же мне делать?
— Докажите Лоне, что одно лишь желание не может вызвать действие, мистер... Уайти.
Уайти неожиданно задумался.
— Наверное, так это выглядит с ее точки зрения. Но почему она так послушна?
— Потому что считает: если будет плохо вести себя, произойдут не менее ужасные вещи, чем тогда, во время гибели купола, — пояснила доктор.
— И если ты плохо себя ведешь...
— ...то будешь наказана, — закончила за него доктор. — Да.
— Ну что ж, — Уайти с улыбкой встал. — Ей ведь не нужно все делать самой, верно?
И вот он начал ее наказывать. Неустанно, непрерывно, безжалостно, не обращая внимания на сердечную боль. Заставлял ее выскребывать полы. Мыть всю посуду. Натирать мебель. Все вручную.
Она могла бы возразить, что со всем этим справится робот-мажордом.
Но Лона молчала и работала.
Он заставлял ее расчесывать волосы и внимательно следил, чтобы не оставалось ни узелка. И подавлял при этом боль в груди. По щекам ее катились слезы, она дергала волосы, вырывала их, но не говорила ни слова.
И никаких игр. Впрочем, она и так не играла. Никакого телевидения, никаких компьютерных игр типа «Наряди Золушку» или «Укрась свое гнездышко».
Он заставлял ее делать все. Она пахала побольше папы Карло, прилежничала почище Мальвины, совершала подвиги потруднее Геркулесовых. И только когда принялась разбирать Авгиевы конюшни на чердаке, где дед хранил в пыли и паутине не только свои записи, но и редчайшую коллекцию пустых пивных жестянок, не выдержала и взорвалась:
— Хочу, чтобы ты улетел в космос, дед!
И тут же застыла, окаменела от ужаса. Но слова уже были произнесены.
— Не надейся, — со злобной улыбкой ответил Уайти, — и не подумаю!
Пришлось выполнять слово, данное доктору Росс. Если с дедом сейчас что-нибудь случится, Лона, вероятно, никогда не оправится. Ему страшно надоело и днем и ночью торчать в космическом скафандре, но через неделю девочка увидела, что с ним ничего не происходит, и начала успокаиваться. А когда окончательно поняла, что Уайти не собирается в обозримом будущем покидать Цереру, стала даже проявлять раздражение:
— Дедушка, а ты злой!
— Знаю. Но ты еще не кончила прибирать, Лона.
— Дедушка, ты просто ужасен!
— Все равно выскобли пол, Лона.
— Дедушка, я бы хотела, чтобы ты знал, что я чувствую!
— Заканчивай расчесывать волосы, Лона.
Именно волосы поставили последнюю точку. Однажды вечером она дернула особенно густой узел и воскликнула: