Вынырнуть в реальность, прервав череду воспоминаний, заставил парень, пытавшийся всучить мне в руки кусок чего-то съестного с кружкой чистой воды. Съесть не решилась, вода была мутноватой — пить расхотелось.
С очередным пробуждением помня предыдущий опыт я не стала шевелиться, а очень медленно и аккуратно приоткрыла глаза. Комната, в которой я находилась, была намного светлей промышленных подвалов, в которых очнулась в первый раз. Именно очнулась: дурацких мыслей о том, что мне все снится, больше нет. Не может во сне быть настолько больно. Как будто клетки в моем теле взрывались по очереди раз за разом, кости крошились, распадаясь в пыль, причиняя невероятную всепоглощающую боль не только физически, но и душевно. Губы искривились в подобии оскала за свое глупое поведение и радость от нового приключения.
«Дура!» - прокричала про себя вспоминая свое первое пробуждение.
Не смогла сдержать слез и разрыдалась, выдав своему мучителю, что я в сознании.
«Вдвойне дура!» - злилась на свою несдержанность.
— Нет! Не надо! — ревела я, когда он снова подошел, оторвавшись от своих записей, держа в руке свой аппарат. Но все повторилось: после сделанной инъекции в руку волна всепоглощающей боли прошла по телу, гася за собой сознание.
Плач.
«Что? Машенька плачет во сне. Надо проснуться и найти соску». Определенно, комнату наполнял плач маленького ребенка. Еще не осознав, что это не дочь, дернулась в сторону, где обычно стояла ее кроватка. Глаза распахнулись сами; удерживающие ремни больно впились в плоть. Я не могла поверить своим глазам: этот монстр держал на руках маленького новорожденного ребенка. Еще одутловатого с покрасневшей кожей. Я не могла отвести глаз от малыша, видя, как он кричит в руках этого монстра.
— Наконец, наконец у меня получилось, — послышался грубый низкий голос. И прежде чем я закричала, серый балахон вышел с ребенком в руках за железную дверь.
Слезы катились из глаз; я вспомнила свою малышку и радовалась, что попала сюда одна.
«Сейчас не время плакать», — остановила себя; неизвестно, сколько у меня времени до его возвращения. Надо выбираться. Но все оказалось тщетно — я была настолько слаба, что даже пальцами рук шевелила с трудом. Поэтому ничего не оставалось, кроме как осмотреть помещение, в котором лежу.
Квадратная комната без окон, одна дверь, стены светло-серого цвета. На потолке — светящиеся шары: не понятно, лампочки или еще что. Слева у стены — длинный металлический стол с кучей оборудования. Единственное, что мне было знакомо, — это стеклянные бутылки, колбы и чашки Петри. Все остальное было странного вида и непонятного назначения. Справа у стены — стул и небольшая кушетка с тряпьем.
Осмотр прервал скрип двери: в комнату зашел мой мучитель.
— Теперь твой черед. Надеюсь, ты тоже порадуешь меня, — проговорил он, приготавливая очередную дозу пыток. Говорить и умолять отпустить меня даже не пыталась. Зачем? И так было ясно: не отпустит. Вместо этого я рассматривала его. Худой, почти кости, обтянутые настолько сухой кожей серого цвета, что она шелушилась и трескалась. Глубоко посаженые, почти черные глаза обрамляли темные синяки под глазами. Волос на голове, как и бровей с ресницами, не было. Возраст определить было невозможно, но на вид я бы дала ему лет шестьдесят пять-семьдесят. И снова тело скрутило болью, выгибая меня дугой. Ремни впились в кожу, раздирая ее до крови, только затянувшейся коркой сукровицы, но я этого уже не чувствовала, проваливаясь в омут отчаяния и боли.
Как долго это продолжалось, сколько раз я приходила в себя и терялась в невыносимой боли не помню, но однажды повернув голову вправо после того, как пришла в себя, увидела младенца. Он лежал в куче тряпья на кушетке справа от меня. Не знаю, как, но малыш понял или почувствовал, что я смотрю на него. Увидев его взгляд, я похолодела, а тело покрылось испариной. Не бывает у младенцев настолько осмысленного и обреченного выражения глаз.
— Очнулась, — констатировал очевидное Декай. В очередной раз, когда я пришла в себя, этот психопат был в отличном настроении, разрешил называть себя Декай и рассказал, что ему несказанно повезло отловить в том коридоре живую и невредимую особь руга. Обычно их сильно повреждали «псарни», и такой материал был непригоден для его исследования. Жаль, что женского пола, но ничего страшного, и так сойдет. Он хотел знать, приживется ли зуг у таких биологически неразвитых руг, как я.