«Просто сувенир».
Я поднял глаза на девушку. Она была совсем неузнаваема, вообще всё в этом сне было неярким, тусклым и еле различимым. Возможно, потому, что я понимал, что это сон. Черты лица этой девушки мне не угадывались, но я прекрасно понимал, кто передо мной. Улыбка только была не её совсем – беззаботная, лишённая вечной настороженности и приобретённой мудрости, какая-то детская и беспечная.
Я сделал попытку погрузить подаренную мне стрелу в колчан, но его за моей спиной не оказалось.
«Старые привычки?», - улыбка девушки стала ещё шире.
Она явно заметила моё непонимание и сразу же поменялась в лице, будто снова вернулась из какого-то придуманного мира в реальный, сегодняшний, полный ходячих.
«Эй, всё закончилось», - сохраняя прежний напряжённый взгляд, протянула она. – «С трудом верится, конечно, но всё позади», - она приблизилась, сжав мои ладони своими. Я даже почувствовал лёгкий холод от её рук.
«Тебя здесь не должно быть», - эти слова дались мне нелегко, но я решил прогнать девушку из своего сна, чтобы хоть как-то окунуться в спокойствие.
«Это почему это?»
«Потому, что ты умерла», - на удивление спокойно произнёс я.
Девушка сохранила серьёзное выражение лица и опустила взгляд так, что, казалось, её глаза были закрыты. Веки чуть подрагивали. Она слегка приоткрыла губы и втянула в себя воздух, а потом столь же свободно выпустила его, так, что губы стали выглядеть пухлее, чем на самом деле.
«Имеешь наглость меня недооценивать?» - прошептала она мне на ухо, слегка коснувшись щекой моего лица. Кажется, я даже почувствовал это прикосновение, настолько реальным оно оказалось.
«Аляска, послушай», - хотел было я что-то сказать, как она приложила палец к моему рту:
«Тише».
Девушка едва ощутимо прикоснулась к уголку моих губ своими губами. Сначала это было просто нелепое прикосновение, а потом с силой погрузив пальцы в мои волосы на затылке, она начала целовать меня, с каждым разом всё глубже и горячее. Она провела прохладными ладонями по моей шее, слегка пощекотав подбородок. Я чувствовал, как она улыбается, и для меня это было странно, это было мне неведомо. Прошлый раз, когда она целовала меня, её глаза были полны слёз, а выражение лица было наполнено горечью и никак не выражало радость. И когда она протолкнула язык внутрь моего рта, и он соприкоснулся с моим, какого-то чёрта я оттолкнул её. Грубо и невежественно.
«Пора тебя отпустить, Аляска», - попытавшись стабилизировать тяжёлое дыхание, сказал я и открыл глаза.
Вот бля.
Перед глазами непролазная темень ночи и слегка колышущиеся деревья леса, огороженные от меня лобовым стеклом пикапа. Кэрол спокойно спит рядом, чуть склонив голову. А Марти…
Где Марти?!
Моё сердце в ту же секунду забилось в панической истерике так, что я отчётливо слышал каждый его удар, в горле застрял какой-то тяжёлый ком, мешающий вздохнуть, на грудь словно гирю положили. Руки затряслись. Дрожащими пальцами я схватил арбалет и вылез из машины. Затёкшие ноги еле держали меня на земле. Опираясь о капот, я обошёл машину и стал судорожно искать на земле следы детских ног.
Рядом с дверью у пассажирского сиденья не только следы ботинок Мартина, но и собачьи. Шавка нашла группу поздно вечером, была на редкость тихая и терпеливая, но всё-таки жутко хотела есть. Марти тогда поделился с псиной кусочком жареного кролика, а четвероногое животное осталось с благодарностью охранять пикап.
Следы мальчика и собаки уводят по склону глубже в лес. Крепче сжав в руках заряженный арбалет, я пошёл за ними. Мало что удавалось разглядеть в темноте, но след хорошо чувствовался на ощупь, и можно было продолжать двигаться.
Я не мог ни о чём думать, и не мог строить какие-либо догадки. Мысли в голове лихорадочно носились, я не мог их остановить. Меня в дрожь бросало от предположения, что история с Софией может повториться.
По мере продвижения вглубь леса я стал всё отчётливее слышать какие-то шорохи, звучавшие чуть тише моих собственных шагов и биения ошарашенного сердца. Застыв за завесой из кустарника, я прищурил глаза, всматриваясь в каждый миллиметр картины, которую я вижу.
Мальчик сидит спиной ко мне, перед ним собака. Она лежит, её брюхо вспорото, яркие пятна крови отчётливо видны на некогда белой шкуре. Я не мог направить наконечник стрелы в сторону головы ребёнка, просто не мог. Я не хотел видеть то, что вижу. В глазах всё поплыло, во рту пересохло.
Но тут я заметил, что в запачканной кровью руке Мартина осознанно сжат нож. Мальчик подцепил острием сердце собаки и чуть приподнял его над грудной клеткой животного, с интересом разглядывая.
Даже слово растерянность не описывает моего состояния. Я не знал, что сказать, как к нему подойти и какой реакции от парня ожидать. Сжав зубы до противного скрипа, я медленно двинулся к Марти, специально погромче, чтобы моё появление не было для него неожиданностью.
Марти резко обернулся. Он продолжал держать нож над распотрошённой собакой спокойной, не дрожащей рукой. А его взгляд всего секунду не выражал ничего, был пустым, словно мальчишка был запрограммированной машиной, вдруг приобрёл жалостливую искру. Нож выпал из его маленькой руки, мальчишка резко поднялся, переминаясь с ноги на ногу, потёртые джинсы на коленях были испачканы землёй и травой.
- Какого чёрта, старик? – выговорил я, не зная, куда себя деть.
Марти завёл окровавленные руки за спину, ничего не отвечая. Я медленно приблизился к нему. Не знаю отчего, но я старался не совершать резких движений и, будто чего-то боясь, поднял нож с земли, отведя руку с ним подальше от Мартина. Я посмотрел на собаку, точнее то, что от неё осталось, а потом перевёл растерянный взгляд на мальчика.
Неужели это он сделал? Ребёнок с холодным бесчувственным взглядом, некогда уверенно стрелявший в ходячего, так пугающий тётку-экстрасенса? Нет, чёрт возьми. Это мой ребёнок, я обязан разобраться и помочь парню.
- В лес один ты больше не ходишь, маленький маньяк, - я хотел сказать это шутливо, но получилось весьма строго.
Мальчик, опустив голову и багровые кисти рук, послушно отправился к машинам. Я шёл за ним, а моё сердце колотилось, чуть ли не громче прежнего. Мы с ним всё переживём, всё преодолеем, я не дам стать мальчишке кровавым отморозком. Всё будет хорошо…всё, блять, будет лучше, чем сейчас.
Я усердно оттираю его руки, поливая водой из пластиковой бутылки. Марти – словно кукла, позволяет делать с ним всё, что угодно: он не бежит, не истерит, не прячется и не извиняется…не чувствует вины…он спокойно садится в машину и откидывается на сиденье, прикрыв глаза. Проснувшаяся Кэрол обводит нас обеспокоенным взглядом. Жутко это – просыпаться в одиночестве. Буркнул ей, что ходили по нужде. Не свожу глаз с мальчугана. Недавно я понял, что чувствую его своим сыном, которого у меня никогда не было, я защищаю и забочусь о нём так же, как когда-то это делала Джули, а теперь моя привязанность к ребёнку столкнулась с этим взглядом…взглядом равнодушия с каплей заинтересованности к журчащей крови. Я мечтал о нормальной семье, возможно, во мне даже появилось какая-то уверенность в том, что благодаря мальцу образование этой семьи было бы вероятным. А теперь вся нормальность теряется на фоне этого кровожадного выражения лица.