Молитва звезд
Шли битвы за Ширван. До шахзаде донеслись вести, что в походных порядках румлинцев, в рядах воинов видели и Эсьму.
Гамза Мирза, в минуты затишья покинув боевой стан, определил местоположение соседнего воинства, где находилась она, и не упускал возможности лицезреть ее, хотя бы издалека. Даже в горячке боев не забывал о ней, ища ее в рядах сражающихся, готовый ринуться на помощь, спасти от смертной угрозы или плена.
У каждой есть свои наперсники и наперсницы в молодости, которым поверяешь самые заветные сердечные тайны. У Эсьмы была Аиша, у шахзаде его верный явер.
Шахбану никого не посвящала в тайны свои, за исключением разве что осведомителей, доносчиков и доносчиц. Среди таких держало при себе и жаловала угодливую старую вдову. Она оповещала царственную особу о встречах сына с Эсьмой. Шахбану опасалась, как бы Гамза Мирза не вздумал умыкнуть свою избранницу. И тогда ненавистная ей суннитская кровь нарушит чистоту их рода. Не хотела она причащения суннитов к шахской сефевидской династии к роду, освященному именем пророка, имама Али и сеидов. Приходили, однако, сваты к девушке - румлинского рода со всех мест, даже из Мазандарана, как-никак, из первых красавиц, да и славой их род не был обделен. Находились и такие сваты из шиитов, которые рассчитывали обратить невестин дом в свой таригат и по седьмом колене снискать "саваб", то есть добиться чистокровного шиитского потомства. Обо всем этом шахбану Мехти-Улия была, как говорится, информирована. И не переставала искать будущую угодную ее душе сноху. Подмечала, выбирала, отвергала. Не обходился вниманием даже молодых замужних красавиц. Стоило сыну проникнуться симпатией к таковой, ну, хотя бы заикнуться, шахбану была способна оторвать молодицу от законного мужа и привести невесткой в свой дом. Даже зная, что сын ни за что не опуститься до такого непотребства и вероломства, она продолжала втайне тешиться мыслью и о таком "повороте событий..."
А у шахзаде с уст не сходило: "румлинская красавица, ясноглазая моя..."
... Поздним вечером, после трудной и тягостной беседы, сын покидал походный шатер шахбану. Мать с видом искушенного полководца посвящала шахзаде в премудрости военного противостояния и свои суждения о том, как одолеть врага. Гамза Мирзу несколько утомили пространные разъяснения. У походного стана румлинцев его ждала Эсьма. Но он не смел прервать разговор с матерью. Наконец, выждав подходящую паузу, он поднялся. Поцеловав ей руку, сказал:
-Позволь мне откланяться.
-Куда ты так спешишь, сын мой? Пока вроде рано тебе ложиться спать.
-... Мне и не до сна. Хочу обойти расположение наших воинов.
-Будь осторожен. Неровен час, напорешься на вражьих лазутчиков...
-Не тревожься, мать, - улыбнулся он. - Я с ночью знаком накоротке...
-Да хранит тебя Аллах.
-Спокойной ночи.
-Ступай с миром.
Выйдя из шатра, он урывками вспоминал долгую беседу, "военные" рассуждения матери. "Отец, отец... Здесь твое место, здесь... Ну что тут поделаешь?.. Ладно еще, слаб глазами, он и крови не выносит... а как обойдешься на войне - без крови?.."
Перед ним выросла фигура Эсьмы, облаченной в доспехи.
Сразу все вылетело из головы - и наставления матери, и премудрости стратегии, и досада на набожного отца...
В отсвете походных костров мерцали ее глаза. Гибкая рука, покоившаяся на эфесе меча, протянулась к ее руке.
Когда же он успел дойти до лагеря румлинцев?!
Читатель уже знает о любви шахзаде к поэзии великих устадов. Бейты из Насими, Физули, строфы Хатаи - его прямого предка - часто приходили ему на память - при свидании с любимой, в томительные дни ожидания, в минуты расставаний. Поэты скрашивали его одинокие ночи: при свете свечи он подолгу читал диваны устадов, певцов любви, шептал и повторял строки, как молитвы.
Что касается стихов Имадеддина Насими, казненного в Халебе, их приходилось читать в тайне. В среде правоверных многие считали ширванского поэта-хуруфита "еретиком", иные шииты говорили, что он похуже суннитов, что он посягнул на устои ислама и дерзнул провозгласить "ан-аль-хагг", то есть равнять себя со Всевышним...
Как он добрался до лагеря румлинцев - путь изрядный, ночь, враг неподалеку, - не помнил.
-Ты ли предо мной, душа,
или все приснилось мне?
Она отозвалась:
-Или, снизойдя с небес,
вдруг луна явилась мне...1
-Аферин!..2 Давно ждешь меня?
-Вечность...
Руки сплелись с руками.
-Прости... Я не мог придти раньше... С матерью разговор затянулся...
-Я так и поняла. Только мать могла задержать тебя.
-Она говорила о предстоящей битве. Со знанием дела... Куда уж моим воителям до нее.
-И в наших краях молва о ее ратной доблести ходит.
"Кабы и матери моей так хорошо думать о ваших..."
Он ощущал ее близкое теплое дыхание.
Они прошлись по склону, залитому бледным светом луны, не ощущая колдобин и рытвин.
Они не писали стихов, но сейчас их состояние было похоже на вдохновение, и прекрасные устады поэзии, договаривали то, чего они сами не могли выразить словами.
О, свет моих очей,
С тобою встречи жажду.
Кумир души моей,
С тобою встречи жажду! - шептали ее уста строки Насими. Природная девичья застенчивость не позволила бы ей открыто признаться в этой душевной жажде...
И шахзаде испытывал благоговение перед целомудренной девственной чистотой, призывая на помощь златоустов поэзии.
-О, лунный лик, о тонкий стан,
О, неземная красота,
О, нежно-алые уста!
С тобою встречи жажду!..
Услышь такие речи из уст сына, своенравная шахбану не преминула бы выговорить и пожурить его: мол, что ты нашел в этой суннитской смуглянке-замухрышке, какие-такие "неземные" прелести тебе вскружили голову?.. Куда ей до "лунного лика" и прочего?..
Они разговаривали стихами.
-Это чьи слова?
-Шаха Исмаила, прадеда моего.
-Наверно, он и сам был ашиг...
-Еще какой! Говорят, обожал Таджлы-ханум, прабабушку мою...