Из этого неверного сна его вывело что-то далекое и неясное, нечто, что могло быть одновременно и светом и звуком. Он увидел стоявшую перед собой свечу и снова услышал разбудивший его шум – словно бы негромкий стук в калитку. Он пришел в себя, подумал о находившемся в отъезде фра Петаре, поднялся и со свечою в руках направился по длинной галерее. Дошел до входа и крикнул в тишину, где непрерывно перемещались беспокойный свет и его большая надломленная тень.
– Кто там?
Никто не отвечал. Его пронизала дрожь. Словно судорога свела челюсти и корень языка. Он стиснул зубы, не раздумывая отодвинул окованный деревянный засов и отпер дверь.
Дверь медленно отворилась, сама собою, точно живая. Монах поднял свечу, чтоб лучше разглядеть лицо стучавшего человека. Лица не было, однако возле своих ног он ощутил чье-то тело, всей тяжестью навалившееся на створку. Он распахнул дверь и увидел лежащую на пороге без движения женщину с распущенными волосами, укутанную в какую-то пеструю шаль. Голова и плечи ее оказались по эту сторону порога. И теперь он не мог закрыть дверь, даже если б хотел. Растерянно оглянулся, ища, куда бы поставить свечу. Потом опустил ее на пол, чуть подальше в галерее, и подошел к женщине. Это была совсем девочка, мелкая и худая. Видя, что она не открывает глаз и не отвечает, он сперва отнес свечу к дверям своей комнаты и затем перенес женщину к себе и уложил на раскрытую постель. Ему часто приходилось в жизни иметь дело с больными, и он привык помогать себе сам, поэтому и сейчас он быстро опомнился и прогнал первоначальную растерянность. Разыскал воды и ракии и принялся прыскать на женщину, растирать ей виски и жилы на шее. Она тут же пришла в себя и стала противиться. Он подложил ей под голову еще одну подушку и вытер полотенцем лицо.
А увидев, что она пришла в себя, спросил, стало ли ей легче, кто она и откуда. Ни слова не отвечая, женщина медленно подняла веки – открылись большие глаза, юные, блестящие и бодрствующие между влажными ресницами, – и столь же медленно их опять опустила. Только после этого он внимательнее оглядел ее и увидел, что она не совсем одета, домашние туфли на босу ногу. Собственно говоря, одна туфля, потому что вторую, видно, где-то потеряла.
Выпрямившись, монах отодвинулся на шаг, словно желая лучше разглядеть женщину и вернее оценить необычайное происшествие. И здесь женщина вновь подняла длинные ресницы, причем сделала это не вяло, как больные или лишившиеся сознания люди, но легко и игриво, открывая сперва один, а затем другой глаз. Монах протер ладонью лоб и глаза, а когда видение не рассеялось как сон, приблизился и вновь опустился на колени возле постели. Женщина смотрела сквозь полураскрытые веки, избегая встречаться с его взором, полным вопрошающего и гневного изумления.
– Вставай и ложись на лавку, – сказал он, приподнимая ее, – а я схожу за бабой Марой.
Женщина судорожно вцепилась в его рукав и, всхлипывая, запрокинула голову.
– Ох, нет, нет! Ох!
Монах вырвал рукав, а женщина утихла. Стояла тишина, покуда они рассматривали и оценивали друг друга. Впервые ему показались подозрительными и эта поздняя гостья, и ее обморок.
(Здесь монахи, которые и прежде переглядывались и перемигивались между собою, начинали вслух отпускать свои замечания.
– Вовремя ты сообразил, – холодно произносил Коларович.
Все смеялись, но фра Степан продолжал.)
Заметив, что она осторожно и медленно поднимает веки, фра Степан схватил ее за руку.
– Слушай-ка, вставай да побыстрее! Что это за фокусы? Чего тебе нужно?
Женщина всхлипывала, громко и фальшиво, вжимаясь в тюфяк и подушку. Тогда монах умолкал и растерянно глядел на женщину в своей постели, но, едва та начинала лукаво приоткрывать глаза, наседал опять, гневно вопрошая, зачем она пришла и что ей надобно, требовал, чтоб она встала и ушла. Наконец, отступив в угол, закричал:
– Отступись, дьявол, от души крещеной! Во имя отца и сына…
Женщина согнулась под Незавершенным крестным знамением, точно под ударом кнута. А когда монах вновь стал одолевать ее вопросами, призналась, что пришла «так просто», и рассказала, чего добивалась своим приходом и что ее к этому побудило.
Она была дочерью небогатого купца, почтенного и строгого человека; она назвала имя, однако фра Степану его не доводилось слышать. В семье было много детей, она – старшая. Отец с матерью мучили ее и били, не позволяя встречаться с парнем, которого она полюбила. Отец однажды застал их во время тайного свидания, избил и ее, и этого парня. Тот покинул ее и сейчас женится на другой. Она совсем потеряла голову. Собиралась прыгать в колодец, потом у нее появилась иная мысль.
В доме у них теперь настоящий ад – ссорится она с матерью, тетками и родственницами, которые торчат там по целым дням. Отец не желает ее видеть и угрожает прирезать у ворот, если она не перестанет его срамить. Мать защищает ее от отца, однако, когда его нет дома, сама ругает. И все-то ей внушают, будто она бесстыдница, готова сама к мужику в постель забраться, даже к монаху на ложе залезть, настолько разошлась и потеряла честь и разум. Расхристанная, неумытая и нечесаная, безвылазно сидела она дома и твердила в ответ:
– Раз вы мне не дали к милому в постель забраться, к монаху лягу, назло вам. То сделаю, чего никто до сих пор не делал, и знай я, что похуже и пострашней, и такое б сотворила, только чтоб о вашем позоре повсюду молва разнеслась.
На ее слова не обращали внимания, ибо женщины, ссорясь, не слышат друг друга, а ее вообще считали придурковатой, не ведающей, что говорит. Однако она составила свой план. И сегодня ночью, несмотря на строгий присмотр, ей удалось сбежать. Теперь она исполнила свое намерение и сделала то, к чему ее вынудили: легла на тюфяк к монаху.