Мистамин обладал короной, как и полагалось в то время – но из простого металла, чтобы не сильно выделяться среди народа.
Император был богат, но не до крайностей. Всё что у него было, а именно; деньги, золото, серебряные рудники с драгоценностями, загородные дома – не повлияли на него негативно и корыстные мысли никогда за ним не замечались. Он видел и чувствовал разруху в Горбри, а его подданные совсем не торопились как-либо исправить это. От его приказов, неспешно выполняющихся, как будто бы не было толку. Он уж точно не желал увидеть при своём правлении окончательный упадок с крахом народа, как это почти ни случилось при властвовании первого императора. Мистамин по своей инициативе, через доверенных и высоко поставленных людей поддерживал огромную столицу как мог – наперекор высокопоставленным личностям Горбри. Он был один, а их же – множество.
Мистамин вкладывал деньги на постройку первых школ, необходимых для простого, не умеющего даже читать законы и указы люда. Были сооружены места ночлега, где беднякам, неимущим и тяжелораненым после набегов выделялось место и уход. Он предоставлял им через посредников работы, и даже бесплатное жильё, выдавалась хоть какая-то сносная еда для семьянинов, да и даже для простых одиночек – тоже. Был какой-никакой кров, не под открытым небом – в скромных, но уютных жилищах в Бронзовом квартале, но, условие было таково: добывать руду в шахтах возле вулкана, – правда, из-за частых обвалов решались и нанимались на работы немногие. Впервые в истории и всём мире были воссозданы бесплатные лазареты, где принимали любого больного. Был дан указ на постройку бань, чтобы народ был относительно чист и не заболевал хворью, особенно в морозы. К большому удивлению и радости народа Горбри в городе были восстановлены цирки и театры, где люди могли отдохнуть и порадоваться невиданным фокусникам и приблизиться к дивному, чарующему актёрскому мастерству, как и к замечательным спектаклям; нужные и талантливые люди для этого нашлись быстро, как и сценарии к постановкам. На главных улицах теперь работали профессиональные музыканты для поднятия благого настроя среди населения. Были воздвигнуты разного вида и форм фонтаны, расположенные чуть ли не везде, тоже придававшие городу привлекательность. Мистамин поднимал нравственные устои и моральные ценности в людях, повышал их уровень интеллекта и жизнерадостность. Это получалось далеко не с каждым, но всё же император не желал после себя оставить очередную статую на главной площади, чтобы люди его помнили – нет. Для него было важно то, что происходило сейчас – и на это он делал упор.
«Я хочу, чтобы было лучше, чем есть». – так часто говаривал он.
А то, что последует после него – уже забота других: и он очень надеялся, что они тоже будут хоть приблизительно также стараться о благополучии народа. Но во всём этом не было резона, за действиями его давно уже следили и некоторым из приближённым не очень нравилась такое расточительство и такая благотворительность. Приближённые императора не могли оставить это на самотёк
Давненько Мистамин не был в растерянности, но этот момент настал и он не знал как действовать. Все смотрели и ждали его окончательно действия – главной печати на документ. Казалось бы, приговор самый что ни на есть жесточайший, и неоспорим никак, даже им, но что-то, или кто-то внутри него твердил и назойливо шептал в разум:
«Не делай этого».
По его мнению, они сделали достаточного хитрого и подлого злорадства против короны – заслужив тем самым худшее для человека. Но с другой стороны, эти люди не знали и половины правды о том, что происходило на самом деле. Они всегда будут далеки от реальной истины.
Грустно думая, он понимал:
«Они хотели крайним злом добиться добра».
Взоры верноподданных стали более увереннее, и ожесточённые взгляды взирали на него с выжиданием, нетерпением и подозрительностью. Он же начал впадать в смятения и не знал, как подобает поступить, дабы не сделать ошибку. Но, опять же, спасовать сейчас и не поставить печать, значило бы слабость в глазах этих людей.
Император, слушавший приговор внимательно, взирающий свысока на виновников, чувствовал противоречивые эмоции. Он не заметил, как к нему направился с дальнего конца зала суда человек облачённый в белую мантию, который понял, что медлить больше нельзя.
Дойдя до него, он шепнул:
– Сделайте вид, что ставить печать и отдайте их в наше распоряжение. Доверьтесь ордену, мы не подведём.
Император глянул в его разноцветные глаза из-подо лба, и не глядя со всей силы ударил печатью в стол так, что все услышали этот отзвук эхом. Судья злорадно расхохотался, даже захлопал в ладоши и презрительно начал что-то снова твердить всем заседающим, убеждая их в победоносности сегодняшнего дня.
Человек в белом, аккуратно взял указ, некоторое время рассматривал его, затем показал раскрытый лист бумаги и в зале поднялся неподдельный восторг и ропот. Некоторые даже стоя начали аплодировать. Печати, которой не было, с такого расстояния увидеть никому из посторонних не разглядеть – на то и шёл расчёт наблюдателя.
Он уверенным голосом провозгласил на весь зал полуправду:
– Отведите заключённых в камеры. Завтра их ждёт бичевание и казнь через повешение перед народом. Пусть подождут и подумают о содеянном. – стража освободила от оков подсудимых и оттащила их, при смехе и злорадстве всех остальных к себе в камеры.
Ронэмил не боялся смерти, ему просто желалось напоследок увидеться со своей любимой. Чувство неминуемости конца давило на него, злящегося, трясущегося в гневе. Сури же тосковала по сыну, чувствуя, что больше никогда его не увидит, что осело в её сердце тяжким грузом.
В тюрьме под зданием суда постоянно стояла гнетущая, звенящая тишина, прерываемая разве что еле слышными стонами заключённых из-за недоедания. Тот самый человек в белом шёл по коридору в сопровождении конвоя, который буквально нёс Вельмола и остальных. Наблюдатель крепко сжимал бумагу, подписанную многими, но на которой не было самого главного – печати. Желание его было лишь одно на данный момент: уничтожить данный документ, чтобы всё забылось, – а затем побеседовать один на один с ними. Но сейчас, в данный момент, он миновал множество тёмных камер и смотрел, как мерзко шаркали ноги этих людей, которых несли стражники – за ним тоже шли четверо, чтобы никто не сбежал.
Хоть наблюдатель и был одним из весомых людей Горбри, но всё равно он придерживался определённых правил и порой не мог совершить простые действия, не вызвав подозрения окружающих. Сейчас же, завидев факела, что окружали весь этот коридор тюрьмы, наблюдатель понял, как избавиться от документа. Время в принципе-то терпело, а он же нет, понимая, насколько важна эта бумага, особенно если она попадёт не в те руки. За него всё это должны были делать другие люди, а не он сам, но дело слишком важное и он не решился доверить это низам.
Он произнёс, своим стандартным, шипящим как у змеи голосом:
– Вы знаете что делать. Мне надо закурить. – человек в белом остановился, мимо него прошли те, кто был сзади, и он отошёл как можно дальше, зайдя в маленький закуток возле камер у скромного окна.
На него пялились люди, сломленные пытками, голодомором, недосыпаниями и мучениями с осознанием того, что они больше никогда не выберутся отсюда. Но он своё дело знал и не обращал на них внимание, таким как ему – неведомо было понятие жалости и сочувствия, его заботило только нынешнее задание и прямой приказ от Терата.
Аккуратно выглянув из-за угла, наблюдатель осведомился, что никто не подсматривает. Он поднёс к факелу твёрдую бумагу, которая никак не желала сжигаться. Чуть погодя огонь возобладал и победил, не торопясь сжигая бумагу.