— Будет проще, если я поведу вас, — сказала она, взяв его под левую руку. — Лестница примерно в двадцати ярдах впереди нас.
Джонатан кивнул, и они пошли — она впереди, он в полушаге сзади.
— А как мы попадем в дом, если там никого нет? — спросила Мэри Клер, когда они, преодолев лестницу, оказались на террасе.
— Я позвонил управляющему и предупредил, что мы приезжаем сегодня, — сказал Джонатан. — Он обещал оставить дверь открытой и сообщил, что вещи, которые были в машине, утром привезли сюда полицейские.
— А мои коробки с игрушками и книгами тоже здесь?
— Надеюсь.
— Мэри Клер, ты не откроешь дверь твоему папе?
Легонько подтолкнув Джонатана к дверному проему, Шери почувствовала, как сильнее забилось ее сердце от сознания того, что сейчас она снова переступит порог дома Тревисов. Никогда она не думала, что опять окажется здесь.
На какое-то мгновение Шери позволила фантазиям захлестнуть себя и представила, что это ее дом, ее муж и их ребенок. Как часто она мечтала об этом тем летом, десять лет назад. До того, конечно, как Джонатан отвернулся от нее, обвинив в том, что его сестра чуть не утонула из-за нее.
О да, в юности она мечтала о многом, что не сбылось и никогда не сбудется. Если бы ее мать не умерла, все, вероятно, сложилось бы по-другому. Отец не превратился бы в никчемного человечишку, и они не переезжали бы с места на место, как кочевники, а постоянно жили в своем доме дружной семьей.
Шери не видела отца три года, но знала, что сейчас он наверняка сидит в каком-нибудь баре и с видом знатока рассуждает обо всем и ни о чем. С младенческих лет ей пришлось нести позорное клеймо дочери дебошира и бездельника. Она росла под осуждающие, редко сочувствующие взгляды окружающих и просто обязана была стать толстокожей, чтобы вынести насмешки жестоких и бесчувственных сверстников, делая вид, что ей все это безразлично. Любовь для нее являлась всего лишь словом из шести букв, и единственный человек, на которого можно было положиться, была она сама.
Замужество только подтвердило это. Когда Шери познакомилась с Хармоном Корделлом, она работала медсестрой в Брисбене. Хармон сильно пострадал в результате несчастного случая при монтаже оборудования нового производственного комплекса и пролежал в больнице больше пяти месяцев. Ему сделали несколько операций, и каждый раз, когда он приходил в себя после наркоза, Шери оказывалась рядом. Ее восхищало то, как мужественно он переносит боль и страдания.
Они подружились, и дружба постепенно переросла в любовь — по крайней мере, они так считали в то время. В день, когда Хармон выписался из больницы, он сделал Шери предложение. И, поддавшись эмоциям, не обдумав как следует все возможные последствия своего шага, она сказала «да».
Очень скоро, однако, выяснилось, что оба совершили ошибку. Хармон принял признательность, а она душевную симпатию — за любовь.
Они оставались вместе около года до тех пор, пока Хармон не прошел курс реабилитации. После этого он решил уйти от Шери, но, как ни странно, они остались друзьями даже после того, как она подала на развод…
— Где моя комната? — спросила Мэри Клер, отвлекая Шери от мыслей о прошлом.
— Наверху, — ответил Джонатан. — Я уверен, что бабушка успела приготовить ее для тебя.
— Правда? — спросила Мэри Клер, и ее голубые глаза загорелись от возбуждения.
— Шери, — обратился Джонатан к медсестре. — Если вы отведете меня в гостиную, что по правую сторону от холла, и посадите в кресло, то потом с Мэри Клер можете подняться наверх и посмотреть комнаты. Спальня моих родителей здесь, на первом этаже. Найдите наверху мою комнату и комнату Мэри Клер, а себе выберете любую из оставшихся.
— Не хотите пойти вместе с нами? — спросила Шери, полагая, что именно отцу следовало бы отвести Мэри Клер в детскую.
— Нет, спасибо. С меня довольно, — произнес он тихо, но внятно. — Ходить, когда тебя водят за руку, удовольствие не из приятных.
— Простите, — пробормотала Шери, догадываясь, как, должно быть, тяжело ему находиться в родном доме и ничего не видеть.
Однако нельзя было не восхищаться тем, как он, впервые в жизни оказавшись в мире кромешной тьмы, справляется с обрушившимся на него несчастьем.
Шери сделала так, как он хотел, и отвела его в гостиную. Обойдя журнальный столик, на котором стояла ваза с цветами, и торшер, они остановилась перед креслом. Взяв его руку и положив ее на подлокотник, она усадила Джонатана и осмотрелась.
Казалось, здесь все осталось, как раньше. Комната была большая и светлая — через окна, выходящие на террасу, струился яркий солнечный свет. В ней царил покой и по-прежнему поражала какая-то томная элегантность обстановки, знакомая ей с прошлых времен.
— Мы быстро, — пообещала ему Шери, усилием воли отгоняя воспоминания, которые могли принести ей лишь огорчения.
— Не торопитесь. Я чувствую себя отлично, — сказал Джонатан, откинувшись на спинку кресла.
Однако ее трудно было обмануть: она читала напряженность в жесткой линии его подбородка, в глубоких складках, пролегших в углах рта. Искушение утешить Джонатана было велико, но Шери поборола себя, справедливо полагая, что любое проявление сочувствия будет воспринято им как жалость. Он был гордым мужчиной и привык ни от кого не зависеть. Было вполне очевидно, что слепота и связанная с ним беспомощность раздражают его, и Шери оставалось только надеяться, что это не продлится долго.
Джонатан с тревогой прислушивался к удаляющимся шагам и голосам медсестры и дочери. Ему неожиданно стало одиноко и даже подумалось, что было бы, наверное, лучше вновь оказаться в больничной палате, где все казалось определенней и проще и где он не чувствовал себя таким слабым и ни на что не способным.
Он сжал кулаки и, почувствовав, как резкая боль пронзила правое запястье, выругался сквозь зубы. С трудом подавив желание по чему-нибудь с силой ударить или закричать во весь голос, Джонатан попробовал успокоиться и сделал глубокий вдох в надежде, что боль постепенно утихнет.
Мягкая обивка кресла приятно согревала ладони рук. Он знал, что это любимое кресло его матери — кремового цвета, с высокой спинкой. Оно стояло возле окна, и именно здесь мать любила сиживать по вечерам и вязать свои бесчисленные накидки и покрывала.
Хотя Джонатан не появлялся здесь три года, он был уверен, что гостиная почти не изменилась. Напротив него, прямо у камина, наверняка по-прежнему стоит небольшой диван, а за ним и направо, возле стены, — горка красного дерева и два высоких антикварных шкафа со старинными книгами в кожаных переплетах, которые собирал его отец.
Внезапно он почувствовал, как же ему не хватало всего этого раньше — дома, где прошло детство, семьи!
Шесть лет назад, когда он женился на Айрис Флори, ему казалось, что это на всю жизнь и что они повторят судьбу его родителей, проживших вместе более сорока лет. Он считал, что красивая и образованная жена хочет того же — дома, семьи, любви, равноправных, уважительных отношений.
Джонатан глубоко вздохнул, в который раз удивляясь, каким глупцом оказался. Крепко стиснув зубы, он почувствовал, как гнев из прошлого вновь охватывает его. Три года назад его семейной идиллии в один миг пришел конец — вернувшись домой в неурочное время, он застал жену в постели с любовником. Айрис пыталась убедить его, что это вовсе не то, что он думает, и что он видел не то, что видел.
В ответ Джонатан презрительно рассмеялся ей в лицо. А она, уязвленная реакцией мужа, заявила, что у каждого бывают интрижки на стороне и что ему надо просто смириться с этим и не устраивать глупых сцен.
Он ушел из дому, хлопнув дверью, и сразу же обратился к адвокату, специалисту по бракоразводным процессам. Ночью, не в силах заснуть, он все пытался понять, почему это произошло и не является ли причиной измены Айрис его чрезмерная увлеченность работой. Он даже начал во всем винить себя, сомневаясь, был ли хорошим отцом и мужем.
Слишком поздно пришло осознание того, что не он один пострадает от распада семьи. Была еще и дочь. Но попытка все уладить не удалась: Айрис оказалась жестокой и мстительной. Она не пошла на уступки и даже заявила на суде, что для дочери будет лучше иметь только мать, чем еще и отца, которого никогда не бывает дома…