В те лихорадочные дни «Скорпион» часто приходил на работу в нечищеной обуви и небритым. На берегах Сены к его внешнему виду придирчиво относилась жена. В Берлине же он был предоставлен самому себе. Не было с ним и его верного оруженосца и телохранителя Антона Кожемяченко.
Вожак плосковских повстанцев сначала в роли деникинского эскадронного командира воевал под Мариуполем и Орлом. Потом, спасая свою шкуру, вместе с другими кавалеристами разбитых белых полков снова переметнулся к красным. В рядах 6-й кавалерийской дивизии прошел путь от Ростова до Замостья. Когда Первую Конную армию перебрасывали на Врангеля, в шестой дивизии, находившейся в районе Бердичев — Любар, начался бунт, в организации которого не последняя роль принадлежала Кожемяченко. Но, затесавшись между тифозными больными, он не попал в число зачинщиков, расстрелянных по приговору трибунала в Елисаветграде.
С фиктивной справкой из госпиталя он направился в родные места. На станции Винница столкнулся лицом к лицу с бывшим комиссаром 45-й дивизии. Голубенко сразу узнал вожака плосковских повстанцев по его уж очень заметному подбородку — «утиному клюву». Но тут раздался гудок паровоза, пассажиры лавиной ринулись на перрон, и Кожемяченко, воспользовавшись суматохой, скрылся.
Страх погнал его на юг, в махновское «царство». В ту пору Махно куролесил на просторах Полтавщины. На хуторе за Никополем беглец недолго батрачил у молодой солдатки. Там он снова встретился со своим благодетелем «Скорпионом». Белогвардейцы теснили тогда к Днепру части Второй Конной армии. В корниловском полку Кожемяченко получил под свое командование взвод конных разведчиков.
Вместе со «Скорпионом» под натиском красных предатель бежал в Крым, а потом попал в Галлиополи. На турецкой земле ему не повезло. Офицеров было много, пайков мало. Предпочтение отдавалось первопоходникам[37]. Кожемяченко лишился офицерского пайка. Не помогло даже заступничество генерала. Чтобы не сдохнуть с голоду и не попасть на корм стаям бродячих турецких собак, он пошел в денщики к своему покровителю: как побитый пес, следовал за ним из Галлиополи в Белград, из Белграда в Париж. Много лет не только чистил сапоги генералу, но и стирал кружевные панталоны генеральши. Не раз грыз себе локти, вспоминая о том почете и уважении, какими пользовался, будучи командиром советской кавалерийской части.
В 1926 году западная пресса много шумела об Украине, якобы готовой вот-вот восстать. Вновь забурлила кровь авантюриста. Тайно от своего патрона он связался с петлюровской колонией. Ему велели написать «клопотання» на имя головного атамана.
Однако в те дни, когда Кожемяченко с трепетом ожидал ответа на свое «клопотання», в Париже прогремел выстрел часовщика, мстившего головному атаману за убийство родных. Вместе с жизнью Петлюры рухнула последняя надежда. И деникинский ворон в отчаянии повесился в Булонском лесу на ветке ясеня.
В августовские дни 1936 года занимались Якиром не только в подземелье мрачного здания на улице принца Альбрехта, но и в генеральном штабе Франции.
— Смотрю я на этого советского генерала, — сказал Гамелен Вейгану, — и вспоминаю Лазаря Гоша. Тот был сыном трактирщика, этот сын аптекаря, а оба колотили опытных старых генералов. Я не знал Гоша лично, но уверен, что у этого советского Гоша кругозор и масштабы гораздо шире. Кремль может гордиться своими питомцами — Тухачевским, Седякиным, Якиром да и многими другими. Слышал я, что в Берлине Якира называют советским Мольтке.
— С господином Тухачевским, как вы знаете, мон женераль, мы сталкивались на Висле в тысяча девятьсот двадцатом году, — ответил Вейган. — Конечно, твердый орешек. Но не забывайте, мон женераль, кругозор кругозором, а сейчас Тухачевским, Якирам и Седякиным придется иметь дело не с кем-нибудь, а с наследниками Мольтке и Бисмарка… Что ни говорите, Азия — это Азия, а Европа есть Европа…
Не забывали о Якире и в другом месте. В то время когда он достойно представлял Красную Армию на берегах Сены и Марны, ежовские следователи Гай, Ушаков и другие комплексно допрашивали Дмитрия Шмидта.
Следствие настойчиво убеждало бывшего комдива, что во время больших киевских маневров он должен был убить Наркома Ворошилова, чтобы расчистить место для Якира. Шмидт все это отрицал. Как основную вещественную улику заключенному предъявили документ, найденный у него при аресте, — график передвижения Наркома на всех этапах маневров. Но этот график имели при себе на учении все командиры соединений и отдельных частей.
Тогда появилась новая версия: будто Якир, уезжая в 1934 году на лечение в Вену, вызвал к себе в штаб Шмидта и дал ему директиву усиленно готовить к антисоветскому восстанию 8-ю танковую бригаду.