– Ваше Величество, разрешите мне завтра же выехать в Кобленц, а затем в Антверпен?
– Сколько вам понадобится времени?
– Постараюсь управиться за неделю.
– Заседание военного совета будет через пять дней! – категорично заявил кайзер.
– Яволь, Ваше Величество! К совещанию у вас будут все необходимые доказательства.
– С Богом, мой всезнающий Вальтер! – промолвил император, снова усаживаясь на свое кавалерийское седло. Перед ним на столе была разложена карта Европы, и он вновь принялся за свое любимое дело, прерванное шефом германской разведки – с видом триумфатора, Вильгельм кроил новые границы старушки Европы, самолично расширяя пределы Германской империи от Атлантики до самых Уральских гор и от Балтики до Черного и Средиземного морей… Поистине пророчески для кайзера, так же, как и для любого другого перекроителя мира, вещала Ипатьевская летопись пятнадцатого века: «Бог, егда хочет показнити человека, отнимает у него ум…»
3
В Ставке Германского главного командования царила теплая и равнодушная атмосфера ко всему, что происходило за стенами Полевого Генерального штаба. Это Николаи заметил сразу же, как переступил порог резиденции генерала от инфантерии фон Фалькенгайна. Офицеры, попадающиеся ему в коридоре, равнодушно, словно нехотя, приветствовали нежданного гостя от разведки. Прекрасно зная о том, что он недавно прибыл с Восточного фронта, они не задавали ему обычных в таких случаях вопросов, не расспрашивали о видах на нынешний год, даже ни словом не обмолвились о громких успехах Гинденбурга. И вообще при виде шефа германской разведки, старались поскорее ускользнуть, спрятаться в своих просторных кабинетах, ничем не объясняя такого к нему отношения. Лишь подходя к приемной Фалькенгайна, Николаи услышал доносящийся оттуда на повышенных тонах разговор, к которому внимательно прислушивались, стоявшие в коридоре отдельной кучкой офицеры в темно-синих мундирах, подпоясанные златоткаными поясами и в кепи из черного фетра с кожаным лакированным козырьком на головах.
– Операция, запланированная Людендорфом на Восточном фронте, лишит нас последних резервов, – возмущенно промолвил кто-то.
– Эта золотая парочка, Гинденбург с Людендорфом, чужими руками жар хотят загребать! – высоким фальцетом, ответил другой. – Но у них ничего не выйдет.
Вскоре из распахнутых дверей вышли два генерала и, демонстративно не обращая на Николаи никакого внимания и уже более умеренным тоном обсуждая злободневный вопрос о резервах, подошли к офицерам-австрийцам, стоящим в коридоре.
«Ах, вот в чем дело, – догадался разведчик, – видимо, адъютант кайзера уже успел оповестить генштабистов о принятом императором решении. И меня небось упомянул как ярого сторонника фельдмаршала Гинденбурга. Теперь ясно, почему все здесь шарахаются от меня».
Николаи понял: главное, что противостояние между Фалькенгайном и Гинденбургом, вкупе с крайне несдержанным в словах Людендорфом, которого кайзер за неисполнительность и самоволие грозился однажды отдать под суд, со временем не исчезло, а лишь только обостряется. Тогда, в начале года, Вильгельм, вопреки мнению канцлера, кронпринца и супруги, не только принял в вспыхнувшем между генералами конфликте, основанном на разных взглядах в ведении войны, сторону главы Полевого Генерального штаба, но и произвел Фалькенгайна в генералы от инфантерии, освободив его от министерского поста и окончательно утвердив на посту главы Полевого Генерального штаба. После шумно отпразднованной зимней победы в районе Мазурских озер император сделал очередную попытку помирить своих фаворитов, раздавая им награды и внеочередные звания. Однако это только обострило вопрос об истинных творцах зимней виктории. Награжденный высшим прусским военным орденом «Pour le Merite» Фалькенгайн считал, что победа на Восточном фронте была обеспечена благодаря переброске им с Западного фронта четырех армейских корпусов. А Гинденбург и Людендорф, которые требовали от начальника Полевого Генерального штаба для проведения зимнего наступления двенадцать армейских корпусов, во всеуслышание утверждали, что если бы не козни Фалькенгайна, который не дал и половины запрошенного, то поражение русских армий было бы куда сокрушительней. Таким образом, он, поддержав план генерального наступления на Восточном фронте, оказался как бы промеж молота и наковальни, в самой сердцевине конфликта между непримиримыми фаворитами императора.