— Головой ударился?
— Да нет, не ударился, — я провел рукой по лбу.-^ Черт, неужели ранение дает себя знать? Скажи кому — как пить дать упрячут в госпиталь. — Николай Григорьевич! О том, что случилось, никому ни слова! Это и просьба и приказ. Понял?
У штаба полка отдал коня Николаю.
— Давай домой — обед приготовь. Я через часок приду.
В штабе полка помощник начальника штаба, как у нас называли — ПНШ-2, что-то писал, заглядывая в двухверстку — топографическую карту, сложенную гармошкой. Поздоровались. Он достал из ящика стола бумагу:
— Из штаба дивизии привез нарочный, посмотри.
Это было распоряжение об усилении охраны и ориентировка о возможном появлении десантов противника в нашем районе. Мы стали обдумывать план действий.
Короче, вместо обеда я едва поспел к ужину. Дядя Коля привычно выразил свое недовольство.
— Не ворчи, старина. Скажи-ка лучше, Людочка не приходила?
— Какая еще Людочка? Уж не та ли, с которой вы вчера до ночи гулянку устроили? — Николай строго посмотрел на меня и даже постучал пальцем по столу.
— Вчера, сегодня, завтра… Я что, маленький? Сегодня мы верхом поедем. Как только она придет, подседлай коней.
— Ничего я седлать не буду. Кони вам не баловство. Нахлопает холку, что я потом делать буду?
— Холку-холку… Что ж ты думаешь, мы сразу галопом полетим? Шагом поедем.
— А шагом и так можно. На своих двоих.
« Слушай, Николай, ты мне надоел. Сказано подседлать, — значит, седлай, выполняй приказание.
— Приказание… — обиделся дядя Коля. И, что-то бормоча себе под нос, вышел из комнаты.
В седьмом часу вечера за окном мелькнула черная каракулевая кубаночка. Остановившись в дверях, Люда бегло осмотрела наше пристанище.
— Можно?
— Конечно, конечно! — я почувствовал, что отчего-то краснею. — Проходи, садись. Сейчас дядя Коля подседлает нам коняшек, и поедем.
— Правда? Прямо сегодня? Ой, а как же мне быть? — Люда указала взглядом на свои колени, обтянутые юбочкой.
— Фу ты, я и не учел. А у тебя или у девчат разве пет брюк?
— У меня нет. А у девчат не знаю. Не видела.
— Вот тебе раз… Слушай, а если мои? Дядя Коля! — крикнул я в сенцы, — Где мои зимние диагоналевые брюки?
— Здесь, в мешке. А зачем они?
— Давай-давай, доставай. Девушка их примерит.
Николай зашел в комнату, взглянул исподлобья на гостью:
— А не маловаты будут?
— Сейчас посмотрим. Мои не подойдут, с тебя сниму. Посидишь пока дома, под одеялом, — улыбнулся я.
Покопавшись в своем хозяйстве, Николай принес брюки. Мы вышли из комнаты, чтобы дать возможность девушке переодеться.
Через пять минут передо мной стоял симпатичный казачонок в брючках, словно специально сшитых. Продолжая ворчать, Николай подвел к крыльцу моего Разбоя и свою Тумбу. Я подсадил Люду в седло, потихоньку, шагом, мы направились к лесу. Лошади наши, сдружившиеся за прошедшие месяцы, шагали нога в ногу, приветливо поворачивая морды друг к другу. Люда достаточно быстро освоилась и уже без страха поглядывала по сторонам. Но, когда Тумба споткнулась о еловый корень, она от неожиданности ойкнула и, бросив повод, схватилась за меня. Разбой и Тумба остановились. Я притянул Люду к себе.
— Так бы век быть вместе, — прошептала Люда, — Но я знаю, что этого не будет. Не может быть.
— Но почему же? — удивился я.
— Война, милый. И еще одна причина есть. — Она опустила голову.
— Какая еще причина?
— Не скажу.
— Людочка, милая, да что ты выдумываешь!
— Не надо. Если бы не война, я никому, слышишь, никому на свете не отдала бы тебя. Никогда!
Я растерялся. Гулко забилось сердце, стиснутое радостью. Я снова притянул ее к себе:
— Но сейчас-то мы вместе…
Люда заплакала, а потом вдруг сказала:
— А хочешь, милый, я сегодня останусь у тебя?
…Через два дня полк получил приказ готовиться к передислокации. Полевой прачечный отряд свернул свое хозяйство и уехал.
Люда заставила меня поклясться, что я никогда не буду ее разыскивать. Ни при каких обстоятельствах. Что это было — причуда, каприз или желание не испытывать судьбу, такую переменчивую на войне? Нам было по двадцать лет, на нашу долю выпало такое короткое счастье. А что могло быть в дальнейшем, когда военные дороги разводили нас в разные стороны? Возможно, Люда, насмотревшись в госпитале на череду смертей, страшилась привязанности… Не знаю. Одно могу сказать: столько лет прошло, а я до сих пор помню и лесную опушку, и высоченные сосны, и милую девушку в кубаночке. Война — это, конечно, кровь и смерть. Но она, эта долгая война, была еще и частью нашей жизни, где были не одни пули, бомбы, снаряды, не одни потери, по и обретение верных друзей, преданных товарищей и любимых…