Бершин описывает одно реальное событие - событие откровенно шизофреническое, словно вынырнувшее из оккультного бреда времен нацистской Германии: "Перед памятником свершается обряд бракосочетания. Им руководил православный священник. Уже не совсем юная невеста красовалась в роскошном белом платье под фатой. Рукава некоторых людей из ее окружения были украшены расшитыми национальным орнаментом полотенцами. И только жених не был ничем украшен. Он стоял с сумрачным и неприступным видом, видимо не до конца понимая, что происходит.
А происходило вот что. Молдавская поэтесса Леонида Лари, заявив, что возрождение нации дороже собственных детей, развелась со своим русским мужем, с которым нажила двоих ребятишек, и решила выйти замуж за памятник Стефану Великому. Толпа все воспринимала всерьез. Священник (как позже выяснилось, это был не просто священник, а еще и депутат Верховного Совета СССР по фамилии Бубуруз) постучал обручальным кольцом по постаменту, затем надел это кольцо на палец Леониде и объявил "молодых" мужем и женой. Толпа радостно приветствовала новую семью. Оркестр исполнил свадебную молдавскую мелодию" (с. 67-68).
Наивный Бершин "не выдержал и засмеялся. И в ту же секунду ощутил страшный удар в лицо. Даже не успел сообразить, кто его нанес. В глазах потемнело" (с. 68).
Многие (и в частности, многиеакадемические научные сотрудники) у нас "забывают" (убежден, что вполне сознательно и небескорыстно), как опасна посредственность, как страшен "средний человек", пресловутый представитель "среднего класса", мелкий буржуа, обыватель, почти незаметный до тех пор, пока ему не представится возможность показать, на что он способен. В Молдавии посредственность, как всегда у фашистов, получила такую возможность: "Те, кому не дано было свидетельствовать, свидетельствовали. Те, кому Господь не дал таланта, равного таланту Гете или Толстого, сами назначали себя гениями. А тот, кто попытался усомниться в их гениальности, стал врагом: Народный Фронт, скроенный по образу и подобию КПСС, исповедующий животный национализм, возглавили, как это ни печально, писатели и журналисты - И. Хадыркэ, Г. Виеру, Д. Матковский, А. Цуркану, В. Нэстасе, Л. Лари. Участвовал в пропагандистских акциях, к моему глубокому сожалению, и Ион Друцэ" (с. 72). "И это они, писатели, придумали и напечатали в газете "Цара" "Десять заповедей бессарабского румына", словно переписав их у идеологов фашистской Германии. В этих заповедях проповедь национальной исключительности приобретает уже гротескные формы. Одна из самых забавных гласит: "Не торопись связывать свою судьбу с человеком другой нации. Скрещивание улучшает лишь породу животных. А людскому роду вред наносит"" (с. 73).
Бершин попытался, правда, объяснить все происходившее как-то нелепо: дескать, "многолетняя политика искусственного выращивания национальных литератур наконец-то дала свои плоды. Те, кому внушили, что они должны писать, написали. Стихи и проза большинству из них не принесли всемирной славы. А ведь так хотелось. Впрочем, хотелось, видимо, не изнурительного литературного труда. Хотелось стать глашатаями народной воли. А слово здесь, конечно же, лучший помощник" (с. 72-73).
А ведь дело вовсе не в "выращивании национальных литератур" и не в "назначении гениями" по разнарядке. С русскими писателями, положим, было то же самое, хотя никто их, как некую "национальную литературу", искусственно не выращивал. Дело в том, что эта "творческая интеллигенция" была "творческой интеллигенцией" лишь по официальному названию, на самом же деле она была чиновничеством (то есть интеллектуалами, клерками, узкими специалистами по вопросам литературы, или живописи, или театра, и т.п.). А интеллектуалы, чиновники всегда и везде обслуживали интересы власти, правящих классов и слоев - это их, интеллектуалов, клерков, социальная функция, они больше ничего и не умеют. Как только власть в лице советской партгосхозноменклатуры сменила установки (на "национальную независимость", на "общечеловеческие ценности", на "рыночное хозяйство" - то есть на национализм, либерализм (буржуазную идеологию), капитализм) - интеллектуалы мгновенно "перестроились" и сменили лозунги. А сама власть осталась прежней. Люди остались прежними. И поведение интеллектуалов осталось прежним: лизать. И отношения между властью и интеллектуалами тоже, разумеется, остались прежними.