Долгая, гнетущая пауза. Из-за стола поднимается Кузьмич.
К у з ь м и ч. Он должен пойти и повеситься, в натуре. И хоронить его надо за забором кладбища, чтобы все знали: нелюдь, дьявол, — словом, вражина, в натуре. (После длительной паузы.) Иному кажется, что Дедюле только и есть интересу, кто кого водой залил, у кого пробки перегорели, где клозет запрудило. А я, между прочим, каждому жильцу, в натуре, могу полную аттестацию дать.
Г е н н а д и й. Давай, Кузьмич, если уж время подоспело.
К у з ь м и ч. Скажем, является ко мне новый жилец, в натуре… Ордер чин по чину — на семь-восемь персон. При ордере паспорта честь по чести… И кого только в эти ордера не понапихивано! Тут тебе и ее батьки, и его батьки, и батьки батьков, и деды, и прадеды, и бабки, и прабабки, и холера их душу знает, какие еще родичи до седьмого колена! Одним словом, Ноев ковчег, в натуре, и каждой твари по паре. А пройдет месяц-два после заселения, и повыписываются те бабки-невидимки и старички моховички так же заочно, как и прописывались. И остаются в квартире-пустельне только он и она. (К Джульетте.) Как бы и вы, скажем, с Жориком, в натуре.
Д ж у л ь е т т а. Наши бабки поумирали, это знают все!
Ж о р а. Что, они не имели права умереть?
Г е н н а д и й. Почтим память безвременно усопших минутой молчания.
Все встают. Оркестр играет похоронный марш.
К у з ь м и ч. Десять лет тому назад они умерли, а квартиру ты позапрошлый год получил.
Г е н н а д и й. В таком случае прошу садиться.
Все садятся.
К у з ь м и ч. А чтобы квартира-пустельня не пустовала, он и она пускают ее в оборот — прописывают к себе тех, кому город еще гнезда не подготовил. И хитро делается: прописываются эти бездомные пташки в одном месте, а гнездятся, где доведется.
Д ж у л ь е т т а. И что в этом плохого?
К у з ь м и ч. И мне вначале было неясно. Где, думаю, резон, в натуре? А после присмотрелся и вижу: прописал кто-то четыре пташки — и через год уже едет на собственном «Запорожце», прописал пять — в «Москвиче» обезьянок вешает; прописал семь — на «Ладе» жигулюет. На моей памяти ты, Жора, только в этом году семерых прописал. И ездить бы тебе на «Волге», если бы кодекс не украли.
Д ж у л ь е т т а. Такой кривой, такой подгнивший пень, а все видит, все помнит, все подсчитывает…
К у з ь м и ч. Где бы я запомнил, если бы в домовую книгу не записывал. Не та уже стала память, чтобы все упомнить, в натуре. Не тот глаз! Вот раньше у меня был глаз! Я вашего брата за версту видел! И до ладу не одну шкуру довел, в натуре… Да, что это я еще хотел сказать? Ага!.. Вот! Войну я тебе объявляю, Федос Сыч! И задача моя боевая — разгромить тебя в собственном логове аж до полной и безоговорочной капитуляции. Вот! Так что будь здоров, Федос-Жора, будь здорова Евгения-Жулька!
Ж о р а (вскакивает с места). Товарищи, это он!
Устанавливается мертвая тишина. Геннадий и Сеня поют, аккомпанируя на гитарах:
Г е н н а д и й. Нет, Жора, это не он.
С е н я. И расписывались твои квартиранты не в его кодексе, а в твоем!
Ж о р а. Товарищи! Я чего-то не понимаю!..
Г е н н а д и й. Все ты понимаешь, все ты знаешь, может быть, только кроме того, что Максим и Зойка работают в моей бригаде.
Д ж у л ь е т т а (вскакивает). Академики? Ученые?!
Г е н н а д и й. Ученье — свет, мадам, да жаль, проучить вас некому было.
Ж о р а (спокойно идет к телефону). В таком случае снесемся с милицией.
Г е н н а д и й. Не надо сноситься! Как только все они (показывает на квартирантов) посетят прокурора, он сам пришлет за тобой милицию.
Ж о р а (кладет трубку, истерично). Вон! Вон отсюда!
Д ж у л ь е т т а. Вон! Вон! Вон, свиньи!
С е м е н о в н а. Не волнуйся, Жорочка, не кидайся, Жулечка!
Ж о р а (совсем спокойно). Я сказал: всем — вон!..