— Позор любовным романам! Насилию — нет! Ненавидим любовные романы, потому что в них любят насиловать женщин!
— Для лозунгов тяжеловато, но в напоре не откажешь.
Джин, которая была на несколько дюймов ниже Жаклин, все еще пребывала в неведении о цели демонстрации. Жаклин услужливо прочла ей несколько надписей:
— "Долой похоть!", «Долой Валентайн, насилие и секс!», «Пишешь любовные романы — унижаешь женщин». Ага, вот еще один: «Все Валери, руки прочь от любви!» По-моему, этой к тебе относится.
Тут до Джин дошло.
— Господи! — пролепетала она. — Я должна выбраться отсюда! О боже, боже, боже!
— Успокойся, они тебя даже не видят. — Жаклин привстала на цыпочки. — Ого! Глянь-ка — это случайно не Бетси Маркхэм?
Оказавшись между молотом и наковальней (где-то позади притаилась коварная Дюбретта, впереди — и вовсе кошмар), Джин прямо-таки оцепенела от свалившейся новости. Женщина, на которую указывала Жаклин, и правда была их однокурсницей. Высокая, стройная, с короткими седеющими волосами и худощавым, довольно симпатичным лицом. Либо Бетси услышала голос Жаклин, что маловероятно, — либо обладала завидным шестым чувством, столь свойственным всем революционерам, но она вдруг в упор посмотрела на Жаклин, расплылась в улыбке и опустила свой плакат прямо на голову полисмену. Плакат Бетси советовал всем Валери убираться восвояси.
Бетси вместе с полицейским исчезли в водовороте борющихся тел. Жаклин поторопилась увести свою очумелую подопечную.
Джин вышла из ступора, только когда они уселись в кабинке полутемного бара.
— Итак? О чем сыр-бор? — поинтересовалась Жаклин, после того как официант принес выпивку.
Джин как следует приложилась к своему мартини. Затем срывающимся голосом произнесла:
— Ты бы не спрашивала, если в почитала мои книжки.
— Я читала. «Раба страсти». Не далее как сегодня утром, в самолете.
— "Раба стра..." — Джин передернуло. — О господи!
— До того отвратительно, что просто дух захватывает, — вдохновенно продолжала Жаклин. — Изумительно, неподражаемо ужасно. Не говоря уже о том, что половина — чистейшей воды плагиат, особенно подробности мужской анатомии. Неужели думаешь, что я когда-нибудь смогу забыть «Страстного турка»? Джин кисло улыбнулась и, сдвинув парик на затылок, отхлебнула мартини, а затем, уже более спокойно, сказала:
— Никто, кроме тебя, не заметит. Разве что еще полдюжины замшелых специалистов по викторианской порнографии.
— Стало быть, ты полагала, что никто из нас не прочтет твою книгу?
— Да хоть бы и прочли, мне наплевать. — То ли алкоголь, то ли облегчение от признания прибавили Джин смелости. — Авторских прав я не нарушила: «Страстного турка» не переиздавали уже лет сто. Кто, скажи на милость, подаст на меня в суд?
— Только не я, дорогая. Тот скромный томик здорово скрасил последние месяцы учебы. Кстати, ты защитила кандидатскую?
Казалось бы, этот невинный вопрос должен был отвлечь и успокоить Джин. Но вместо этого в ее глазах вновь появилось затравленное выражение.
— Докторскую, — прошептала она.
— Поздравляю.
— Я доцент.
От новых поздравлений Жаклин воздержалась — судя по тону Джин, та ждала скорее соболезнований.
— В этом году, — замогильным голосом продолжала Джин, точно Дельфийский оракул, предрекающий гибель Афин, — меня зачисляют в штат.
— Да? — Тут Жаклин сообразила. — А-а...
— Угу. — Джин кивнула. — Если только узнают, что я... сама понимаешь...
Подвизаясь в академических кругах, Жаклин без труда уловила скупые намеки и еще более туманную логику Джин и перевела на нормальный язык:
— Значит, если твои коллеги пронюхают, что ты пишешь мягкое порно, теплого местечка в университете тебе не видать как собственных ушей. Джин, неужели ты всерьез в это веришь? На дворе не 1850 год и даже не 1950-й.
— Теплое местечко? Да я вообще лишусь работы! Сама знаешь, какая в университетах система: дотрубив до определенного возраста, либо получаешь повышение, либо вылетаешь. А мне уже почти... сама знаешь сколько. По-твоему, это очень весело — искать работу в моем возрасте, соревнуясь с юными самоуверенными всезнайками?
У Жаклин оставались сомнения насчет правоты подруги, но она отлично знала, насколько зыбки и ненадежны пути к успеху в научном мире. Конкуренция была поистине беспощадной: на всякий пост метило с дюжину квалифицированных претендентов, и сдвинуть чашу весов мог самый незначительный фактор. Но главное, Джин всей душой верила в опасность, и никто бы не сумел ее разубедить.
Жаклин попыталась зайти с другой стороны:
— Ну и что, если потеряешь работу? Наверняка ты зарабатываешь кучу денег на своих книжках.
— Точно, — печально согласилась Джин. — Зарабатываю.
— Ну и отлично! Кого волнует мнение отсталых и скучных профессоров?
— Меня.
— А-а...
— Мне очень нравится преподавать. Я просто обожаю университетскую атмосферу — тишина, уважение... Ой, да ты все равно не поймешь. Ты ведь всегда была смутьянкой.
— Я?! — возмутилась Жаклин. — Да я само смирение...
Джин хихикнула:
— Ага, помнишь, как ты усадила всех чернокожих футболистов из команды «Вашингтон Парк» в первом ряду, когда профессор Хоффмейер читал лекцию по наследственным расовым особенностям?
Жаклин отмахнулась:
— Твоя беда в том, что ты стыдишься своих книжек. И приписываешь это презрение своим коллегам. Если ты так ненавидишь свои романы, почему не бросишь писанину?
— Не могу.
— Да почему?
— Ну... — Джин смущенно заморгала. — Я зарабатываю кучу денег... ну и... привыкаешь к определенному уровню жизни...
— И на что ты тратишь денежки? На шмотки? Вряд ли.
Джин вспыхнула и нервно поправила съехавший на ухо парик.
— Это ты про мой наряд?.. Знаешь, я вообще-то так не одеваюсь, только когда вынуждена. В том смысле, что...
— Так на что же ты их тратишь?
— Ну... на разное. Покупаю много книг...
— Боже правый, и зачем мне это надо?! — в сердцах вскричала Жаклин. — Видать, совсем рехнулась. Ведь каких-то полчаса назад я уверяла Виктора фон Дамма, что мне до смерти надоели чужие откровения, и вот, пожалуйста, сама напрашиваюсь...
— Виктор?! И что же он тебе рассказал?
— Ничего особенного. Мне удалось отделаться от него прежде, чем... Ну ладно, — вздохнула Жаклин, — его Кое-что отвлекло, вернее, кое-кто. Любопытно, как там Сью?.. О чем я говорила?
— О Викторе.
— То есть о Джо.
— Он сказал тебе свое настоящее имя?
— Не совсем так. Сказал не он. А сам Джо признался, что спит и видит, как бы стать библиотекарем.
— Бедняжка Джо, — пробормотала Джин.
— А еще он сказал, что ты несчастна. И намекнул, что вас с ним связывает некая страшная тайна. А также посоветовал поболтать с тобой: мол, меня ждут шокирующие откровения. Но... — Жаклин властно подняла руку. — Но я не желаю их выслушивать. На кой черт мне стенания двух глупцов, которые, очевидно, не понимают, что выгодно устроились и гребут деньги и славу лопатой? Что у вас за проблемы? Можешь не отвечать. — Она сделала движение, собираясь встать.
Джин ухватила ее за рукав:
— Джекки, прошу тебя...
— Оставь! — Жаклин зевнула. — Если думаешь, что меня растрогают древние и неуместные прозвища... — Но встать больше не порывалась.
Помолчав, Джин тихо заговорила:
— Я читала насчет того дела в Риме. В каком-то журнале.
Спросить: «Какого дела?» — было бы чистейшим жеманством. История та получила широкую огласку, поскольку среди действующих лиц фигурировал всемирно известный ученый, да и лейтенант Ди Кавалло, что вел расследование, не имел ничего против огласки — и славы. Задумчивая улыбка тронула губы Жаклин. Остров Капри... маленький отель неподалеку от развалин дворца Тиберия, уединенный пляж, который они случайно обнаружили... Погрузившись в приятные воспоминания, она забыла про Джин.