— Почему? — Свист задыхается и едва находит в себе силы, чтобы задать хотя бы этот один-единственный вопрос, прилагает все усилия, чтобы не выглядеть жалким. Валет мнётся рядом в полной растерянности, совершенно не зная, что ему делать.
— Ты был экспериментом. Дом не мог понять, кому из вас суждено оказаться на Изнанке, и я решил предложить твою кандидатуру. На пробу.
Слепой говорит равнодушно, кажется, уже давно потеряв интерес к этому разговору. Едва ли Свист понимает что-то из его слов, но голова нещадно кружится, и все эти чёртовы загадки сейчас последнее, что ему нужно.
— «Кому из нас»? Что это значит?
— Тебе или твоей сестре, — Вожак Четвёртой неопределённо дёргает плечами. Так просто, словно они обсуждают погоду. Свиста начинает заметно трясти.
Сердце сжимается тугим комком от осознания собственной беспомощности и бесполезности. К горлу подкатывает волна тошнотворного липкого страха, смешанного с каким-то неясным, иррационально огромным отвращением к себе. Значит, всё это время он был всего лишь подопытным кроликом. Значит, он оказался на Изнанке только потому, что рука Слепого дотянулась до него быстрее, чем до Мираж. Он никогда на самом деле не был избранным, и как только он стал ненужен, его выкинули словно какую-то безделушку, позволив при этом убить самого дорого для него человека. Голова снова пошла кругом, а в глазах потемнело так, что на один миг Свисту показалось, что он всё-таки прыгнул.
Валет уже тысячу раз пожалел, что оказался здесь. Не в том месте и не в то время. С другой стороны, страшно представить, что могло произойти, не будь его сейчас рядом со Свистом. Наверняка Слепой прирезал бы его так же спокойно, как и Помпея, в этом он почему-то был уверен почти наверняка. А тут, вроде как при свидетеле…
Выглядело это всё действительно жалко: Свист хрипел, дышал протяжно, едва ли не задыхаясь на каждом вдохе, а по его щекам ручьями лились горячие, непрошеные слёзы, которые он так старательно смаргивает, но даже не думает стирать. От одного взгляда на него у Валета сжимается сердце. Хочется как-то помочь, что-то сделать для того, чтобы его поддержать или хотя бы поднять с пола и привести в чувство просто необходимо.
Перед глазами у Свиста чёрные точки, его сковывает страх от банального незнания, что делать и как с этим дальше жить. Страх вонзается в лопатки острыми стальными когтями, заставляя и без того больную спину ныть ещё сильнее. От неудобной позы перебитую когда-то отцом ногу скручивает такой адской болью, что хочется взвыть. И он воет, позволяя себе вложить в эти стонущие звуки всё, что с такой болью дерёт сердце и рвётся наружу. Какой позор….
Валет чувствует себя полностью растерянным — поднять Свиста на ноги у него никак не выходит, а тот от каждого к себе прикосновения только сильнее в стену вжимается, начиная, кажется, рвать волосы у себя на голове, сопровождая это истошным, почти нечеловеческим рыком. За несколько секунд он впал в самую настоящую, неконтролируемую истерику, а идей о том, как вывести его из этого состояния, нет совершенно.
На пару мучительных, просто невыносимых секунд Свисту начинает казаться, будто он попал в самое сердце Апокалипсиса. Он убил Лизу. Изнанки ему больше не видать. Он был лишь экспериментом. Он весь выломанный, злой и решительно отчаянный в своём непонимании, как же так получилось, ведь в самом начале всё казалось таким естественным и правильным.
Боль. Смерть. Кровь.
Валет нервно оглядывается по сторонам, старательно оттягивая ошейник, который, кажется, затягивается ещё сильнее, давит с двойной, а то и с тройной силой. Ещё никогда в своей жизни он не чувствовал себя настолько беспомощным и бесполезным, кажется, даже когда родители отдали его сюда, дела обстояли не так плохо. Даже когда перевели в Шестую, даже когда Вожаком стал Чёрный — Валет знал, что делать дальше. А теперь не знает. Он прислушивается — где-то в глубине коридора слышится какая-то возня и ритмичный стук. Валет, пошатнувшись, подскакивает туда, откуда, как ему кажется, исходит звук. Слепой уже давно равнодушно растворился где-то в коридоре.
— Эй! Есть тут кто? — его голос противно подрагивает и скрипит от долгого, напряжённого молчания и тяжести ошейника, и Валет старательно пытается проглотить вставший в горле ком, чтобы не звучать так жалко. Из темноты угла, словно отделившаяся от него тень, выходит Стервятник.
Цепкие жёлтые глаза вглядываются сначала в Валета, потом принимаются изучать скорчившегося на полу Свиста. Большая Птица выглядит нисколько не удивлённым, спокойным и даже каким-то равнодушным. Словно ничего необычного не происходит. Словно подобное случается тут каждый день.
В груди отдаётся каким-то непонятным облегчением, и Валет рассеянно думает о том, что передалось это чувство именно от Стервятника. Птица уже наверняка успел привыкнуть к припадкам Свиста, а значит, сможет придумать выход и из этой ситуации. Словно в подтверждение мыслей Валета, Стервятник подходит к Свисту, внимательно его осматривая.
— Будь любезен, приведи его сестру, — спокойно, словно перед ним на полу не корчится двинутый на голову состайник, замечает он, — Женское крыло, вторая дверь слева. Стучать три раза.
Валету не остаётся ничего, кроме потерянного кивка, которого Птичий Папа всё равно не замечает. Стервятник отставляет в сторону свою трость и осторожно, слегка морщась от боли в колене, присаживается перед Свистом. Тот его словно не видит, продолжает захлёбываться рыданиями и бормотать что-то нечленораздельное. Стервятнику отчётливо слышится слово «Кровь». Из глубины чёрного пиджака, дребезжащего связкой ключей и отмычек, он достаёт флакончик настойки, тут же откупоривая крышку. Стук валетова костыля вперемешку с его же тихой, недовольной руганью, тает в глубине коридора.
Сначала Стервятник подносит пахучую настойку к самому носу Свиста, но тот всё ещё заходится каким-то хрипом и сдавленными рыданиями, так что это не приносит никаких результатов. Стервятник тихо произносит что-то себе под нос, цокнув языком, и хватает Свиста за подбородок, начиная насильно вливать содержимое флакончика ему в горло. Свист всё ещё заходится в глухой истерике, давится этой настойкой, но покорно её глотает, заливая и собственный подбородок, и руку Стервятника, пока не начинает медленно успокаиваться и приходить в себя.
Настойка Стервятника горькая, дурно пахнущая и обжигающая горло, а на дне его мутного флакончика, кажется, плещется что-то живое. Но, надо отдать Птичьему Папе должное, это действительно немного приводит в чувство. А может, всё дело в крепко вцепившихся в подбородок длинных чёрных ногтях, трудно сказать.
Свист всё ещё вжимается лопатками в стену, дышит глубоко и рвано, словно давно забытый ошейник начал затягиваться на горле и перекрыл ему всяческий доступ к кислороду, и его колотит так, будто на него только что вылили целый таз ледяной воды. Стервятник всё ещё сидит перед ним, ожидая, пока мальчишка окончательно придёт в себя. Перекрёсток удушает своей тишиной (словно в склепе!), и молчание, повисшее между ними, ничуть не улучшает ситуацию. Большая Птица вслушивается, а у Свиста от царящей тишины начинает звенеть в ушах. Перед глазами всё ещё пляшут, мигая, чёрные точки.
Мираж выскакивает из-за угла, как нерадивый подросток, желающий распрощаться с жизнью, выскакивает на дорогу. Она перепуганными глазами осматривает коридор, и в неровном свете лампы её разноцветные глаза полыхают контрастными оттенками. При других обстоятельствах это выглядело бы красиво, даже завораживающе. Девушка опускается перед братом на колени, благодарно кивнув Стервятнику, и принимается осматривать Свита с таким усердием, словно тот смертельно ранен.
Кроме брата и Стервятника у неё никого больше не осталось, и в ближайшее время Мираж не собиралась терять ни одного, ни другого. Она попросту не могла позволить себе такой роскоши.
— Эй, ты как? — она пытается пригладить растрёпанные светлые волосы, утирает остатки настойки с его подбородка, носится с ним как с совершенно неразумным, не прекращая при этом внимательно его осматривать, — Джек?