Джек приветливо улыбается ей, а она, окрылённая этим незамысловатым жестом с его стороны, словно расцветает и, улыбнувшись ему в ответ, пробегает вглубь двора. Он довольно усмехается куда-то в сторону и заходит в подъезд.
Алиса красивая. Красивая настолько, что от одного только мимолётного взгляда подкашиваются колени, чего только стоят одни её чёрные глаза и шоколадные волосы! Алиса добрая, отзывчивая, всегда со всеми приветливая и ласковая. И постоянно строит ему, сиротливому калеке с первого этажа, глазки уж точно не из жалости.
От отца Джек отказался, как только ступил в Наружность. Давно спившийся старик даже не позвонил ему, что уж говорить о приезде и встрече, так что Джек подождал пару дней, в слепой надежде маленького мальчишки, что отец одумается, а может даже и извинится за всё, что сделал с ним и сестрой, за поломанное детство и вот такую убогую сломанную жизнь, но потом только криво улыбнулся охающему Эрику и пошёл заполнять нужные документы. О своём решении он не жалел — отец для него умер ещё в тот тёмный вечер, когда в пьяном угаре перебил ему ногу валяющимся куском арматуры и здорово так поколотил сестру. Джек давно для себя понял, что уж лучше быть сиротой, чем иметь родство с таким человеком хотя бы по документам, пусть и не отрицал, что отца сломала неожиданная гибель мамы. Джек не любил слабохарактерных людей и для него это ничего не меняло. Горе было слабым оправданием, для всего, что сделал с ними отец.
О сестре он практически ничего не помнил. Вернее, он помнил, что у него была сестра, но не помнил, какой она была. Её привычки, манеры, даже её голос, её имя — всё стёрлось из его памяти бесследно, как и многие воспоминания о Доме, и как бы он не старался, вспомнить о ней хоть что-то он не мог. Она словно превратилась в мираж, расплывчатый силуэт где-то на периферии его сознания. Смазанные очертания, которые никак не могли сложиться в единый образ.
Первое время это угнетало. Без этих воспоминаний он чувствовал себя ещё более неполноценным, словно сам по себе он представлял только половину когда-то единого целого. Не лучшую половину. Тем не менее, его совсем не волновало то, что сестры не было в зоне досягаемости. Он словно на подсознательном уровне ощущал, что она где-то не здесь, что он никогда её не увидит, но при каждой, даже самой мимолётной мысли о ней, в душе разливалось иррациональное спокойствие. Джек чувствовал, что она в безопасности и с ней всё хорошо. Это главное.
Уже на лестничной клетке он сталкивается с Марком, старшим братом Алисы. Высокий и коренастый, похожий на сестру только отдалёнными чертами, он кивает Джеку в знак приветствия и молча забирает из его рук здоровую упаковку собачьего корма, донося до самой двери. Джек тихо благодарит его, поворачивая ключ в замочной скважине, пока крупная, чем-то напоминающая Чёрного издалека, фигура спускается по лестнице, окончательно скрываясь в темноте подъезда уже через несколько секунд. Парень просто ненавидел, когда в его сторону смотрели с жалостью, но Марку и Алисе он был благодарен. За всё.
Квартира встречает его тёмным коридором и звонким собачьим лаем. Щенок, белый с чёрными пятнами по всей спине, задорно кружится на месте, переваливаясь с передних на задние лапы, и виляет хвостом, ожидая, что хозяин сейчас потреплет его за ухом. Джек улыбается, зажигает свет и, вцепившись в трость, присаживается на пол. Щенок счастливо повизгивает, кидаясь на хозяина и принимаясь облизывать его лицо и руки. Джек смеётся. Самым настоящим, искренним смехом, которого он сам от себя не слышал уже очень давно. Несмотря на боль в колене, парень не спешит подниматься на ноги, терпеливо дожидаясь, пока щенок наиграется с его шарфом и короткими прядями волос и позволит себя отпустить.
Он притащил это маленькое чудо к себе в квартиру почти месяц назад. Тогда ещё было тепло и солнечно, народ толпился на улицах, но маленького поскуливающего бездомного щенка почему-то заметил именно Джек. Зверь явно когда-то был домашним, потому что с радостью и лаской тянулся к чужой распахнутой ладони, позволяя себя гладить и в благодарность облизывая руки.
Сначала Джек хотел отнести его Чёрному. Вот только в тот момент, когда холодный нос ткнулся в тыльную сторону его ладони, он ощутил, как внутри что-то перевернулось, практически громыхнув, и встало в совершенно новое положение, основательно закрепившись. Он никогда не любил собак, но почему-то подхватил тут же замеревшего щенка на руки и понёс к себе домой. Не к Чёрному.
А теперь щенок вился у его ног, повизгивая и попрыгивая, радуясь приходу хозяина, пока Джек разувался, умудряясь держаться за трость и опираться на стену одновременно. Имя Рекс пришло в голову как-то само по себе. Оно казалось смутно знакомым, словно он слышал его в каком-то старом фильме, вот только Джек никак не мог вспомнить, где же он его слышал, но идеально подходило щенку. Рекс вилял чёрным хвостом, начиная постепенно успокаиваться, а парень тем временем снял свою куртку и двинулся в сторону кухни, оставив упаковку собачьего корма в коридоре.
Нельзя было сказать, что Джеку не нравилась его жизнь. Наоборот, его всё вполне устраивало: и крохотная квартирка первого этажа, на которую он успел накопить, и соседи, относишься к нему снисходительно и дружелюбно, и вьющийся под ногами Рекс. Даже выставки Эрика (и расставленные у каждой стены его же картины) не нервировали, а придавали каких-то внутренних сил. Его совершенно устраивало нынешнее положение вещей, и пусть он помнил, что после Дома хотел отправиться в какое-то другое место, сейчас ему всё нравилось.
Чайник тихо булькает, закипая на плите, а Джек немного устало опускается на стул. Из-за долгих походов перебирая нога болела, не спасённая даже наличием трости, а спина впервые за долгое время снова дала о себе знать. Парень прекрасно понимал, что нужно было выпить каких-нибудь таблеток чтобы стало хотя бы немного легче, но ритмичное постукивание хвоста по паркету живо возвращало его в жизнь. Рекс. Первым делом нужно покормить Рекса и только потом возвращаться к вечным жалобам.
И только после того, как собачий корм был насыпан в старую тарелку горкой, а сам щенок с жадностью ел, слегка трясясь, Джек позволяет себе закинуть больную ногу на табуретку, болезненно морщась, и принимается втирать в неё пахучую травяную мазь, смутно отдающую чем-то знакомым. Баночку с этой мазью он обнаружил в своём рюкзаке ещё в тот первый вечер, когда переступил порог квартиры Эрика и его отца, где он жил первое время, совершенно случайно. Она словно невзначай затерялась среди небольшого вороха вещей, оставленная не специально, но Джек бережно её хранил, используя мазь только в особенно паршивые дни, как этот. Казалось бы, в ней не было чего-то особенного или выдающегося, но эта баночка мази словно заполняла собой какую-то пустоту в его душе. Словно она была той самой незначительной, но очень весомой деталью, которой ему не хватало.
Чайник принимается свистеть на грани воя, а парень старается как можно скорее выключить газовую конфорку, чтобы избежать недовольного стука в стену от сварливой старухи-соседки. Проблемы и лишние стычки с ней ему не нужны. Джек снова вздыхает как-то устало и обречённо, распахивает тюлевые шторки, озаряя маленькую кухоньку розоватым закатным светом. Всё как-то сразу начинает играть новыми мягкими красками — и кухня кажется не такой старой и ободранной, и обои не такими облезлыми. Джек замирает у распахнутого окна, вглядываясь в уже знакомые очертания словно в первый раз, и чувствует, как в его душе что-то переворачивается. Непонятные, иррациональные нежность и любовь ко всему окружающему переполняют его изнутри, начиная литься через края.
Только сейчас ему вспоминается, что завтра у Эрика пройдёт выставка, на которую он, Джек, обязательно должен явиться, и потом, словно озарение вспышкой, в голове возникает смутно-знакомая фраза: «Придёт день. Наступит рассвет. Ты окажешься там, где тебе суждено быть».