Пфффф…
— Мне просто странно… — медленно проговорил Роман, больше не пытаясь улыбаться. — Ты сама сказала, что пишешь про миллионеров. Сама пристала ко мне с вопросом для книги. Но вместо того, чтобы обрадоваться, что тебе предлагают экспонат для изучения, воротишь морду. Где логика? Тебе живой пример для твоих романчиков не нужен?
— На тот вопрос ты так и не ответил, — напомнила я. — А читателям не нужны живые миллионеры, Ром. Им нужно их представление о миллионерах. И эта вечеринка в него, например, вообще не впишется. Лучше бы браслетик золотой подарил и сотню белых роз — это была бы правильная роскошь. А не вот это вот все…
Я широким жестом обвела декаданс и разврат эпохи мета-барокко. Кажется, на диване уже трахались — в том же трансовом ритме, что до этого танцевали. Такие вечеринки не для правильных героев-миллионеров. Правильный герой-миллионер должен наслаждаться домашними котлетками на пятиметровой кухне хрущовки и робкими неумелыми поцелуями героини. В крайнем случае — ее пылом, жаром и мультиоргазмами. А не посторонними дамами в париках и моими подъебками, давайте будем честны.
— Разве не вызов в таком случае написать о настоящих миллионерах, а не выдуманных? Пусть твои читательницы пофантазируют не о том, как невинные девы встречают принцев, а задумаются, что бы они делали, если бы сами, вот такие, как есть, познакомились с очень богатым мужчиной. Чем заинтересовали бы? Привлекли? Удержали?
— Ну, это просто! — отмахнулась я. — Ноги от ушей, двадцать лет, глубокий отсос!
— Ты не похожа на такую… — ехидная полуулыбка вернулась на его губы. Роман протянул пальцы, чтобы коснуться моего лица, может быть, поправить прядь волос — нежным, почти трепетным жестом.
Но я уклонилась от него:
— Так я и не стремлюсь.
— Ага, — засмеялся он. — Это я тебя уламываю. Почему-то.
— Ага, — в тон ответила я. — Непонятно почему.
Он наклонился ко мне — очень близко, слишком близко. Но так медленно, что я пропустила момент, когда могла этого избежать.
— У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться, — его шепот почти касался моих губ.
— Давай попробую… — прошептала я в ответ, ловя его дыхание, и тут же отклоняясь, чтобы на этот раз точно послать его нахер.
Без компромиссов.
Но…
— Напиши обо мне роман.
Он был слишком хорош в этой игре.
Пьянка
— Алис, а тебя не тяготит одиночество? — поинтересовался Мишель где-то между третьим и четвертым «лонг-айлендом» у меня и шестым и седьмым бокалом пива у него. Самое время для философских бесед.
— Нет, вообще нет. Я привыкла.
То, что Мишель додумался такое спросить, можно списать только на то, что он чертовски пьян. Мы уже третий час бухаем, а бухаем мы обычно качественно.
— А меня тяготит… — дружочек мой по перестрелкам повесил голову, пьяно опираясь на свой кулак и одним пальцем гоняя туда-сюда кучку обломков зубочистки. Сначала он из них строил домик, а потом расшвырял по бревнышку и теперь выкладывал загадочные иероглифические конструкции.
Мы с Мишелем когда-то давно познакомились в интернет-игре, но вместо того, чтобы замутить роман, встречались, чтобы поныть друг другу о личной жизни.
Регулярно. В самые тяжелые времена — дважды в неделю.
— Я всегда была одинока, Миш. Помнишь в «Мстителях» сцену— Брюса Беннера спрашивают, в чем его секрет. Как он быстро вызывает у себя злость, чтобы превратиться в Халка? И он отвечает: «Мой секрет в том, что я зол всегда».
— Ну?
— Так вот, я с детства такая. Во дворе ровесников не было, в школе мне родители не разрешали ходить в походы с классом и задерживаться допоздна, а в летнем лагере вообще травили.
— Ты же замужем была?
— Замужем, Миш, быть одинокой еще хуже. Тебе хоть к друзьям отпрашиваться не надо.
У него рано умерла мама, и с шестнадцати он жил один. Наверное, поэтому научился дружить с любыми людьми — от депутатов ГосДумы до цыган на вокзале.
Он все еще надеялся найти «своих» среди кучи разнокалиберного народа.
Я — смирилась с тем, что вокруг одни чужаки, и вписаться мне не светит. Слишком уж «не такая». Даже когда притворяюсь, как все, здороваюсь с соседями, говорю «Соболезную!» на похоронах и «С наступающим!» кассиршам, все равно как-то не звучит.
И чем сильнее стараюсь вписаться, тем яростнее меня разносит, когда пружина устает сжиматься и выстреливает. Даже если я скромно сижу в уголке и молчу, рано или поздно оказываюсь в центре скандала.
Что-то такое встроенное — мама говорила, я даже в роддоме жила поперек. Когда детей привозили на кормление — спала, а когда пора было спать, требовала еды.