— Временного, — поправил приятеля Флегонт, — Временного….
— А, ну да! — Савинков многозначительно поднял бровь, — ну конечно же, дорогой Флегонт, временного правительства. Только пойми, если меня повесят, то обязательно вместе с тобой, и моим братом что сидит в приёмной. Слушай, как это тебя не арестовали, Сашенька?
Александр Христофорович попросил у Флегонта стул, и сел таким образом, чтобы его Савинков хорошо видел.
— Слушай, Борис Викторович, иду я на репетицию, а на меня смотрит целая рота солдат, видимо эти, большевики какие-то. Иду я по улице, они за мной. Я в сторону, они — за мной. Выходит, понимаешь, я им чем-то не угодил…
— Слушай, Сашенька, — Борис Викторович подозвал Флегонта, который, подобно официанту, преподнёс ему стакан вина с графином, — ты им всем не угодил, дорогой, посмотри на себя. Ты красив, хорошо выглядишь, богато одет, и ещё добился хорошей репутации при царе, большевики этого не прощают.
— Не паясничай, Боря. — Флегонт налил себе вина сам, выпил залпом для храбрости. — Паясничество наказуемо.
========== Кормчий ==========
"К сожалению, моё судно дало полный крен, и я как плохой кормчий, ничего не сделал, чтобы спасти его" © Борис Савинков — не дословно
Собираясь вместе с Филоненко и Завойко, Борис гнул ту линию, что генерала надо "пробудить".
— Как Брута? — Ухмыльнулся Завойко. — Брут плохо кончил. — Мы все идём на риск. — Борис понял, что и тут над ним издеваются. — Я предпочту быть Кассием. Савинков сверкнул глазами. Завойко он
ненавидел давно. Этот прыткий, вечно сующий нос не в своё дело, болтающий попусту молодой человек двадцати трёх лет от роду вечно раздражал мужчину. Савинкову в 1917 было 38 лет. Двадцатитрехлетний Николай Завойко его только раздражал. Он едва ли мог разглядеть в
Завойко человека, едва ли способного принять государственные решения. И с кем только не приходилось путаться, чтобы спасти от гибели, тонущее в потопе копоти и грязи государство, которое, похоже, доживало свои последние дни, умирая в красивой агонии, чтобы потом возродится как Феникс из пепла — в более крепком, чем былое, величии. Что там до его богатого революционного опыта. Его не слышал и не слушал никто. Он, подобно Пифии, Древнему Оракулу вещал о последствиях, трагичность которых хотел сократить. Молодой миллионер Михаил Иванович Терещенко, которому в ту пору исполнился тридцать один год, наивно думал, что будет набивать после войны карманы, и заказывать украшения у Фаберже.
Фрейлина бывшей императрицы Анна Вырубова, до того как её посадят в тюрьму, считала, что их непременно с Никсом и Аликс перевезут в Лондон, к двоюродному брату Никсу — королю Георгу V, который не стал заботиться о своих русских родственниках, которые перестали быть онаршими особами и стали простыми гражданами.
Лондон! У гражданина Романова на тот момент не было денег даже до Варшавы. И кто его куда должен был везти? Не то, что там Лондон! Министры-чиновники, военные штатские, запутались в собственной чехарде, и если у Савинкова и была мысль перевезти Никса подальше — от греха подальше — то Керенский, наивно полагающий, что бывшему государю не нужны деньги, чтобы спастись, остудил его пыл. Савинков, понимающий, что такой переезд стоил прежде всего, огромных денег, которые в принципе, были у того же Терещенко (если потрясти), покрутил
у виска.
Просто Керенский слишком грозил расправой над всеми, если его ослушаются — и Савинков уже думал не лишним будет убрать самого Керенского, гордо расхаживая по дворцу, как будто всю жизнь там жил.
Может быть, Савинков и был похож на правителя — правда, как подметил Максимилиан Волошин — скорей интригана французской династии Валуа, за сравнение с которой патриот Савинков даже обиделся. Карл VII Валуа самому ему казался трусом, который предал Орлеанскую Деву и верного
ему барона де Ре костру лишь бы не мешались, но потом Савинков понял, что, возможно, Волошин так сравнил его под влиянием классической оперы Петра Ильича Чайковского "Орлеанская Дева", и успокоился. "Ну что ж, дослужился до короля Карла! — Посмеялся сын актрисы, и пошёл прочь по коридорам наводить порядок. — Хорошо хоть не сравнили с
Людовиком XVI или Карлом I, хотя, похоже, итак отсекут голову. Ох, уж эти оперные фанаты. Но за оперу спасибо. Музыку люблю". Император сделал большую ошибку, раздав всё имущество раненным и обездоленным в годы войны. Он строил лазареты, открывал больницы, и наивно думал, что деньги ему никогда не понадобятся. Савинков ухмыльнулся. Попроси сейчас денег у Терещенко — зажмётся и не даст. Сам Борис Викторович был слишком беден, чтобы помогать что-то вывозить из страны или кого-то спасать, но потрясти обоих — Терещенко и Керенского безуспешно попробовал, оба ему указали на дверь. К чести Романова, он понял всё. И