Образуется плеяда, спутники вращаются вокруг своего светила, небо будущей Империи озаряется звездами!
Бонапарт не ошибся: парламентеры прибыли.
Местом переговоров назначен Леобен.
Бонапарт уже не нуждается в полномочиях со стороны Директории.
Это он воевал, это ему подобает заключить мир.
«Учитывая нынешнее положение дел, — пишет он Директории, — переговоры о мире, даже с императором, сделались военной операцией».
Тем не менее эта операция затягивается.
Всевозможные дипломатические ухищрения обволакивают его и утомляют.
Но приходит день, когда лев устает находиться в сетях.
Прямо в разгар спора он встает, хватает великолепный фарфоровый поднос, разбивает его вдребезги и топчет ногами, а затем, обернувшись к ошеломленным полномочным представителям, говорит им:
— Вот так я сотру вас всех в порошок, раз вы этого хотите.
Дипломаты настраиваются на более мирной лад; приступают к зачитыванию договора.
В его первой статье император заявляет, что он признает Французскую республику.
— Вычеркните этот параграф, — восклицает Бонапарт, — Французская республика подобна солнцу на горизонте: слепы те, кого не поразило ее сияние!
Таким образом, в возрасте двадцати семи лет Бонапарт держит в одной руке меч, которым он делит на части государства, а в другой весы, на которых он определяет вес монархов.
Тщетно Директория предписывает ему путь, каким он должен идти: он идет своим путем.
И если он еще не повелевает, то уже не подчиняется.
Директория напоминает ему в своих письмах, что Вурмзер является эмигрантом; Вурмзер попадает в руки Бонапарта, который оказывает ему все знаки почтения, каких заслуживают его несчастье и его старость.
Директория употребляет по отношению к папе оскорбительные выражения — Бонапарт всегда уважителен к папе в своих письмах к нему и называет его не иначе как пресвятейшим отцом.
Директория изгоняет священников и объявляет их вне закона — Бонапарт приказывает своей армии воспринимать их как братьев и почитать как пастырей Божьих.
Директория пытается искоренить последние следы аристократии — Бонапарт пишет приверженцам народовластия Генуи, порицая их за крайности, до которых они доходят в отношении дворянства, и дает им понять, что если они хотят сохранить его уважение, то должны пощадить статую Дориа.
Двадцать шестого вандемьера VI года подписан Кампо-Формийский мирный договор, и Австрия, которой уступают Венецию, отказывается от своих прав на Бельгию и от своих притязаний на Италию.
Бонапарт покидает Италию и направляется во Францию; 15 фримера того же года (5 декабря 1797 года) он прибывает в Париж.
Бонапарт отсутствовал два года, и за эти два года он взял в плен сто пятьдесят тысяч солдат, захватил сто семьдесят знамен, пятьсот пятьдесят пушек, шестьсот полевых орудий, пять понтонных парков, девять 64-пушечных линейных кораблей, двенадцать 32-пушечных фрегатов, двенадцать корветов и восемнадцать галер.
Более того, уезжая, как мы говорили, из Франции с двумя тысячами луидоров, он отправил туда, в несколько приемов, около пятидесяти миллионов.
Вопреки всем античным и современным порядкам это была армия, кормившая свое отечество.
С наступлением мира Бонапарту стало понятно, что его военная карьера подошла к завершению.
Неспособный оставаться в бездействии, он домогался места одного из двух членов Директории, которые вскоре должны были смениться.
К несчастью, ему было всего лишь двадцать восемь лет: подобное назначение стало бы столь грубым и столь поспешным нарушением Конституции III года, что никто не решился выступить с таким предложением.
Так что он вернулся в свой небольшой дом на улице Шантерен, заранее борясь всеми помышлениями своего гения против врага куда более страшного, чем все те, каких ему удавалось побеждать прежде, — забвения.
— В Париже не хранят памяти ни о чем, — говорил он. — Если я надолго останусь в праздности, я погиб. В этом огромном Вавилоне одна известность приходит на смену другой; стоит мне три раза показаться в театре, и на меня больше даже не взглянут.
Вот почему в ожидании лучшего он делает все, чтобы стать членом Института.
Наконец, 29 января 1798 года он говорит своему секретарю:
— Бурьенн, я не хочу оставаться здесь; здесь нечего делать. Они не хотят ничего слушать. Мне понятно, что если я останусь, то скоро пойду ко дну. Здесь все быстро теряет свою новизну, и от моей славы уже ничего не осталось. В маленькой Европе ее много не добыть. Это кротовая нора. Великие державы и великие перевороты были только на Востоке, где обитают шестьсот миллионов человек. Надо ехать на Восток, все великие славы приходят оттуда.