— Расстелите в моем кабинете большую карту Италии, и я покажу вам, где это произойдет.
Секретарь спешит исполнить приказание.
Бонапарт вооружается булавками с головками из красного и черного воска, ложится на огромную карту, накалывает на ней свой план кампании, втыкая во всех точках, где его поджидает противник, булавки с черными головками, и выстраивая по всей линии, куда он намеревается привести свои войска, булавки с красными головками, а затем поворачивается к секретарю, молча наблюдающему за его действиями.
— Ну вот! — произносит он.
— Да, — отвечает секретарь, — но мне понятней не стало.
— Вы болван, дорогой Бурьенн. Взгляните сюда. Мелас в Алессандрии, где у него главная ставка. Он пробудет там до тех пор, пока Генуя не сдастся. В Алессандрии у него склады, госпитали, артиллерия, резервы. Перейдя Альпы здесь, — при этих словах он указывает на Большой Сен-Бернар, — я обрушиваюсь на его тылы прежде, чем он догадается, что я в Италии; я перерезаю его коммуникации с Австрией, настигаю его на равнинах Скривии, — тут он втыкает красную булавку в Сан Джулиано, — и вот здесь разбиваю.
Первый консул только что наметил план сражения при Маренго.
Четыре месяца спустя этот план был полностью осуществлен.
Альпы были преодолены, главная ставка поместилась в Сан Джулиано, Мелас был отрезан, и оставалось только разбить его.
Бонапарт вписал свое имя рядом с именами Ганнибала и Карла Великого.
Первый консул сказал правду.
Словно лавина, он спустился с альпийских вершин.
Уже 2 июня он был перед Миланом, беспрепятственно вступил в город и тотчас же блокировал его крепость.
В тот же день Мюрат был отправлен в Пьяченцу, а Ланн — в Монтебелло: оба они еще не подозревали, что одному из них предстоит сражаться за корону, а другому — за герцогство.
На другой день после вступления Бонапарта в Милан дает знать о себе лазутчик, служивший ему во время его первых кампаний в Италии.
Генерал узнает его с первого взгляда; теперь он на службе у австрийцев.
Мелас послал его следить за французской армией, но он хочет покончить с этим опасным ремеслом и просит тысячу луидоров, чтобы предать Меласа; кроме того, ему нужны какие-нибудь точные сведения, чтобы доставить их австрийскому генералу.
— За этим дело не станет, — говорит первый консул. — Мне совершенно не важно, насколько кто-то осведомлен о моих силах и расположении моих войск, лишь бы мне самому знать силы и расположение войск моего врага. Расскажи мне что-нибудь стоящее того, и тысяча луидоров — твои.
Лазутчик называет ему число корпусов, дает сведения об их численности и расположении, сообщает имена генералов, оценивает их храбрость и свойства характера.
Первый консул следит за его рассказом, глядя на карту и усеивая ее булавками.
К тому же, по словам лазутчика, Алессандрия не обеспечена запасами продовольствия, Мелас никоим образом не ожидает осады, у него много больных и не хватает медикаментов.
В обмен Бертье вручает лазутчику записку с более или менее точными данными о состоянии французской армии.
Первый консул ясно видит расположение войск Меласа, как если бы дух сражений пронес его над равнинами Скривии.
Восьмого июня, ночью, прибывает гонец из Пьяченцы.
Послал его Мюрат.
Гонец доставил перехваченное письмо.
Это депеша Меласа, адресованная Венскому государственному совету; она извещает о капитуляции Генуи, произошедшей 4 июня: съев все, вплоть до седел своих лошадей, Массена был вынужден сдаться.
Бонапарта будят среди ночи, основываясь на его предписании: «Дайте мне поспать, если приходят хорошие известия, будите, если приходят дурные».
— Ба! Вы не понимаете по-немецки! — говорит он в первую минуту своему секретарю.
Но затем, вынужденный признать, что тот сказал правду, он встает, проводит остаток ночи, отдавая приказы и рассылая курьеров, и к восьми часам утра все уже готово для того, чтобы устранить вероятные последствия этого неожиданного события.
В тот же день главная ставка переносится в Страделлу, где Бонапарт остается до 12 июня и где 11-го к нему присоединяется Дезе.
Тринадцатого июня, направляясь к Скривии, первый консул пересекает поле сражения в Монтебелло и застает церкви еще заполненными убитыми и ранеными.
— Черт возьми! — говорит он Ланну, который служит ему проводником. — Дело, как видно, было жарким.
— Да уж, — отвечает тот, — кости в моей дивизии трещали так, будто град стучал по стеклам.