Жозеф Бонапарт сформулировал мотивы, которые побудили первого консула сначала ликвидировать министерство полиции, а потом вновь восстановить его.
Министерство полиции является органом, учрежденным Директорией, а не Конвентом. Оно ведет начало с 1796 года. У Революции был комитет общественной безопасности. Наполеон учредил министерство полиции. Он сохранял министерство до тех пор, пока не понял, что может обойтись без него. Он объединил его с министерством юстиции в 1802 году после подписания общего мирного соглашения, с тем чтобы заменить ревностную, проворную и своевольную деятельность специальной организации на медленную и методичную процедуру магистратов генеральных прокуроров. Но возникали заговоры. Нерасторопные действия департамента юстиции не могли удовлетворять в создавшихся условиях. Необходим был возврат к полицейским мерам.
Военные власти в провинциях имели право перехватывать письма, вскрывать их, использовать в своих целях их содержание, посылать копии или даже оригиналы в Париж, где они читались членами Директории, министрами и их друзьями. Первый консул, назначая своего бывшего адъютанта Лавалетта министром почт, запретил перехватывать любые письма и сообщать их содержание каким-либо властям, а также он возложил на некоторых почтмейстеров ответственность за невыполнение поручения по пресечению подобных нарушений.
Констан
В начале 1803 года первый консул совершил поездку в Булонь и посетил Пикардию, Фландрию и Бельгию, чтобы организовать экспедицию, которую он замышлял против Англии, и организовать защиту северного побережья Франции. В августе он вернулся в Париж, но в ноябре осуществил вторую поездку в Булонь.
Эти постоянные поездки оказались слишком затруднительными для Гамбара, первого камердинера, который уже продолжительное время жаловался на слабое здоровье; и когда первый консул готовился отправиться в свое первое турне не север, Гамбар попросил не брать его с собой. «Если ты покинешь меня, то кто тогда будет меня брить?» — «Генерал, — ответил Гамбар, — Констан знает не хуже меня, как брить». Я присутствовал при разговоре и в этот момент как раз занимался тем, что одевал первого консула. Тот взглянул на меня и сказал: «Хорошо, плутишка, если ты действительно искусен в этом деле, то докажи это прямо сейчас. А мы посмотрим, как ты справишься».
Некоторое время я практиковался в искусстве бритья. Я платил парикмахеру за то, чтобы он обучил меня своему ремеслу, и даже в свободное от работы время проходил обучение в его салоне, где брил клиентов. Щеки этих людей слегка страдали, прежде чем я стал достаточно ловок для того, чтобы прикоснуться бритвой к щеке первого консула; но благодаря моим постоянным опытам над бородами представителей парижской общины я достиг такой степени совершенства, что почувствовал в себе необыкновенную уверенность. Итак, подчиняясь приказу первого консула, я налил в миску теплой воды, храбро раскрыл бритву и приступил к операции. Но только я собрался приложить бритву к лицу первого консула, как он резко встал на ноги, повернулся ко мне и в упор уставился на меня жестким взглядом, в котором угадывались явная суровость и внимательный вопрос. Видя, что я нимало не смущен, он снова уселся и уже мягким гоном произнес: «Приступай». Что я и сделал с достаточной ловкостью. И когда я закончил, он заявил мне: «Отныне брить меня будешь ты». И действительно, после этого он не позволял никому, кроме меня, брить его. С этого времени мои обязанности стали намного более обременительными, ибо каждый день я должен был брить первого консула; и признаюсь, что это было нелегким делом: поскольку, пока я брил его, он часто разговаривал, а я был обязан принимать величайшие меры предосторожности, чтобы не порезать его. К счастью, этого никогда не случалось. Если случайно он не говорил, то оставался совершенно неподвижным и застывал, словно статуя. В такой момент его голову нельзя было ни опустить, ни приподнять, ни склонить в сторону, что было необходимо для того, чтобы без затруднений закончить работу. У него была странная привычка выжидать, когда ему намылят пеной одну сторону лица, затем побреют ее, не приступая к бритью другой стороны. Он никогда не разрешал мне переходить к работе над другой стороной лица, пока я окончательно не завершил бритье первой.
Я брал на себя смелость убеждать его в том, чтобы он брился сам, поскольку, как я только что говорил, он, не желая, чтобы его брил кто-либо иной, кроме меня, должен был ждать той минуты, когда меня могли бы уведомить о его готовности бриться. Это было особенно неудобно в армейских условиях, ибо час его подъема с постели никогда не был одним и тем же. Довольно долгое время он отказывался воспользоваться моим советом: «А, ха-ха! Господин бездельник! — бывало, говорил он мне, посмеиваясь. — Тебе очень хочется, чтобы я выполнял половину твоей работы»; но в конце концов мне удалось добиться, чтобы он согласился с разумностью моего совета.