«Мы сделаем вид, что не видим», — говорят судьи.
«Вы мне дерзите! — восклицает посланный провидением человек. — Отвратить взор — значит оскорбить меня. Я желаю, чтобы вы мне помогли. Судьи, вы сегодня явитесь поздравлять меня, ибо я сила и преступление, а тех, кто мне сопротивлялся, тех, кто представляет собою честь, право, закон, вы завтра будете судить — и вынесете им обвинительный приговор».
Несменяемые судьи лобызают его сапог и принимаются расследовать «дело о беспорядках».
А сверх того, они приносят ему присягу.
И тут он замечает в углу духовенство, раззолоченное, в митре, в облачении, опирающееся на епископский посох, загребающее богатые доходы, и говорит ему: «А, ты здесь, архиепископ! Поди сюда! Благослови-ка мне все это».
И архиепископ громогласно поет славословие.
VI Что совершили на самом деле министры, армия, судьи и духовенство
Да, это потрясающее зрелище, и какое поучительное! Erudimini, [69] сказал бы Боссюэ.
Министры воображали, что они распустили Законодательное собрание, — они распустили администрацию.
Солдаты стреляли по армии — и убили ее.
Судьи думали, что они судят и приговаривают невинных, — они судили и приговорили к смерти несменяемых судей.
Священники думали, что они поют осанну Луи Бонапарту, — они пели отходную духовенству.
VII Провидение объявляет свою волю
Когда бог хочет что-нибудь уничтожить, он поручает это сделать тому, что осуждено им на уничтожение.
Все негодные установления в этом мире кончают жизнь самоубийством.
Когда они слишком долго угнетают людей, провидение, как султан своим визирям, посылает им с немым рабом шнурок; и они лишают себя жизни.
Луи Бонапарт и есть немой раб провидения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ НИЧТОЖЕСТВО, СТОЯЩЕЕ У ВЛАСТИ, ПРИНИЖАЕТ ВСЕ
Будьте покойны, История держит его крепко.
А впрочем, если самолюбие Бонапарта польщено тем, что История поймала его за шиворот, если он тешит себя какими-нибудь иллюзиями, — что, кстати сказать, вполне возможно, — и мнит себя выдающимся политическим извергом, пусть не обольщается.
Пусть не воображает, что, нагромоздив столько ужасов, он сможет когда-либо подняться на высоту великих исторических разбойников. Сопоставляя его с этими людьми на страницах нашей книги, мы, пожалуй, допустили ошибку. Нет, хоть он и совершил чудовищные преступления, этот человек, опоивший солдат — не славой, как Наполеон Первый, а водкой, — все равно останется мелким пошляком; он навсегда останется пигмеем, тиранившим великий народ, ночным убийцей свободы. Весь внутренний склад этого субъекта никак не согласуется с величием ни в чем, даже в подлости. В качестве диктатора он смешон, а выступи он в роли императора — получится сущая карикатура. Это его и прикончит. Человечество пожмет плечами — и только. Но разве это поможет ему избежать кары? О нет. Презрение не ослабляет гнева; он будет ненавистен и останется посмешищем. Вот и все. История смеется и разит.
Даже справедливое людское негодование не спасет его от этого. Великие мыслители любят карать великих деспотов, иной раз даже чуточку возвеличивают их, чтобы сделать их достойными своего гнева; но что может сделать историк вот с таким персонажем?
Историк сможет только притащить его за ухо напоказ потомству. Сорвем с него наряд триумфатора, уберем пьедестал, и когда уляжется пыль, исчезнут блестки, и мишура, и большая бутафорская сабля, украшавшая его, останется раздетый догола жалкий, подрагивающий скелет. Можно ли представить себе что-нибудь более ничтожное и убогое?
Есть у истории свои тигры. Историки, бессмертные стражи хищных зверей, показывают народам этот королевский зверинец. Один только Тацит, этот великий укротитель, поймал и заключил восемь или десять таких тигров в железную клетку своего стиля. Посмотрите на них, — они ужасны и великолепны, и пятна на их шкуре — какая чудовищная красота! Вот это — Немврод, охотник за человеками; это — Бузирис, египетский тиран; а это — Фаларис, по слову которого живых людей бросали в бронзового быка и раскаляли его до того, что он начинал реветь; а этот — Агасвер, тот, что содрал кожу с головы у семи Маккавеев и велел зажарить их заживо; вот Нерон, который сжег Рим, покрывал христиан воском и смолой и зажигал их, как факелы; вот Тиберий с острова Капри; а это — Домициан; это — Каракалла; это — Гелиогабал; а вот еще один — Коммод, который тем больше потрясает своими чудовищными деяниями, что он был сыном Марка Аврелия. Вот цари, вот султаны, а это — папы; смотрите, вон среди них тигр Борджа; вот Филипп, которого прозвали Добрым, наподобие того, как фурий звали эвменидами; вот Ричард III, угрюмый и уродливый; а вот широколицый толстопузый Генрих VIII, у которого было пять жен, и он трех убил, причем одной из них вспорол живот; вот Христиан II, северный Нерон, вот Филипп II, южный дьявол. Поистине они ужасны; слушайте, как они рычат; полюбуйтесь на них, поглядите поближе; одного за другим их выводит к вам историк, вытаскивает их, рассвирепевших, озлобленных, на край клетки, раскрывает им пасть, показывает вам клыки, когти; и про каждого из них вы можете сказать: настоящий королевский тигр. И в самом деле, их захватили на троне. История прохаживается с ними из века в век. Она не дает им погибнуть, заботится о них. Это ее тигры.