Мы все трое некоторое время изображали собою каменные изваяния…
Соломония опомнилась первая.
— Вот и еще гость, — с каким-то деланным смехом воскликнула она, — втроем-то веселее… вот и господин надзиратель иной раз заходит. Жалеет мое сиротство.
«Господин надзиратель», конечно, узнал меня и немедленно вытянулся во фронт.
— Я, ваше благородие, ничего… — начал он, — я ничего… вы не подумайте, ваше благородие… зашел мимоходом… поотдохнуть маленько…
— Да, что вы, — успокоил я его, — ваше дело молодое… я извиняюсь… кажется, я помешал…
— Да помилуйте, ваше благородие, — говорил суетясь и надевая фуражку и оружие надзиратель, — я с полным моим удовольствием…
— Ради Бога, оставайтесь, — сказал я готовому уступить мне свое место надзирателю, — я сам тороплюсь больше вас.
Тут я объяснил Соломонии, что в пятницу я занят и попросил позвать ея акатуевского знакомаго в субботу. Она согласилась и я ушел.
Не успел я отойти подальше от дома Соломонии, как услышал позади себя чьи-то торопливые шаги. Оказалось, догонял меня «господин надзиратель». Он был без фуражки.
— Ради Христа, ваше благородие, — умолял он задыхаясь, — не губите… не говорите в тюрьме, что видали меня здесь; я ведь так… очень уж меня разобрало… хороша баба, ваше благородие… заставьте Бога молить…
Я успокоил его, обещав, что ничего не скажу, но прибавил:
— Все-таки советую вам бросить это дело. Знакомство ваше с Соломонией, если узнают, возбудит толки не очень удобные для вас…
— Да, помилуйте, ваше благородие, — начал он, — да будь ей пусто, больше нога моя у проклятой бабы не будет. Сейчас только схожу за фуражкой, да и айда домой.
Он бегом вернулся в дом, а я продолжал свой путь к городу. Сколько раз я не оборачивался, а «господина надзирателя» и след простыл. Должно быть не легко было уйти от «проклятой бабы».
В субботу, около 4 часов дня, я сидел у себя в гостинице и обедал, как вдруг услышал робкий стук в дверь. На мое «войдите» дверь потихоньку отворилась и на пороге показалась величественная Соломония.
Не скажу, что я обрадовался.
В гостинице я пользовался реномэ «хорошаго господина» и приход грузинки, чего добраго, мог бы отнять у меня ореол целомудрия, сиявший вокруг меня до той поры. Но, как бы то ни было, я просил свою гостью присесть и при этом выразил удивление ея приходу, тем более, что я условился быть у нея в этот же день в 6 часов вечера.
— Да я боялась, что вы больше ко мне не придете, раз увидели господина надзирателя, — сказала она, — и вот я пришла узнать, ждать мне вас или нет?
Мне стало смешно.
— Я, друг мой, нисколько не желаю нарушать прав «господина надзирателя», — ответил я, — я хотел прийти слушать песни вашего знакомаго, ну я и приду.
— Тогда я посижу немного и мы пойдем вместе, — предложила мне Соломония.
Хотя мне не особенно улыбалось шествовать по городу с Соломонией, но тем ни менее, я ответил:
— Прекрасно! Пойдемте вместе.
Я вышел на минуту, дабы сказать моему соседу, капитану П., что я вечером буду в клубе. Возвратившись в свою комнату, я застал грузинку около письменного стола, на котором я позабыл свой бумажник.
Она страшно сконфузилась, когда я увидел ее с ним в руках, но сейчас же нашлась и проговорила: «Какой хорошенький бумажник». Я был убежден, что она его осматривала не только снаружи, но и внутри.
Довольно неделикатно пересчитав при ней деньги, я собирался спрятать его в письменный стол, когда она мне сказала:
— Неужели вы рискуете оставлять здесь деньги? Я бы вам не советовала. В гостинице всегда крадут их; уж вернее иметь их при себе.
Я подумал и сунул бумажник себе в боковой карман.
Немного погодя мы вышли; я нанял извозчика и мы поехали к ней слушать песни из Акатуя. Подъезжая к уже знакомому мне серенькому домику, я заметил на крыльце какого-то оборванца. Он сидел на ступеньках и, очевидно, поджидал нас. Это был человек огромнаго роста, уже не первой молодости, с седой бородой. Одного глаза у него не было (должно быть вытек). Был он совершенно лыс и голова его была повязана грязным платком.
— Вот, это он и есть, — сказала Соломония, — пойдемте.
«Человек из Акатуя» вошел вслед за нами в комнату и, так же, как мы, уселся около стола…
Условившись с ним в цене (3 рубля и две бутылки водки), я разложил на столе нотную бумагу, взял карандаш в руки и «сеанс» начался.
То, что он пел, было безусловно для меня интересно, и я не пожалел, что приехал к «проклятой бабе».