Меня, конечно, эти рассказы соблазнили, и я решил отправиться в гости к этому «Безклювому». (Не заклюет же меня «Безклювый»!) Надев высокие сапоги, рваную поддевку, старую фуражку, взяв в левый карман возможно больше мелких серебряных и медных монет, и в правый положив револьвер, я, как-то рано утром, двинулся в тайгу. Так как я рассчитывал услышать песни, то прихватил с собой карандаш и нотную бумагу.
Обыкновенно, при встречах с бродягами, я сам выдавал себя за беглаго и, во всяком случае, выглядел в своем наряде достаточно подозрительно, — одним словом, я мог возбудить доверие у бродяги.
Киргизы, довольно складно, описали мне дорогу, и я шел по лесной тропинке довольно уверенно.
Выйдя из лесу на поляну, я вдруг увидел сидящего на ней человека.
Старенький, маленькаго роста и подслеповатый, этот человек был совершенно гол, но, тем ни менее, он в этот момент занимался «охотою», — с важным и сосредоточенным видом искал, и довольно удачно, в своей одежде маленьких зверей. Каждаго пойманного, он давил на ногте и при этом, как-то особенно прищелкивал языком.
Я сразу узнал в нем бродягу.
Он страшно испугался, увидев меня, и поспешно начал собирать свои охотничьи владения, дабы убежать.
Но я ему крикнул издали:
— Не бойся. Свой! Ищу, где бы найти мне «Безклюваго».
— Ой-ли! — сказал он. — Ну, да все равно. Сам к нему пробираюсь, иди вперед — я за тобой, я тебе покажу.
После того, как он облачился, мы пошли — я вперед, а он за мной.
Через час мы спустились в какой-то овраг и, поднявшись на другую его сторону, очутились перед низенькой избой.
— Здесь, — сказал тихо мой спутник.
Он подошел к окну и постучал.
Немного погодя дверь отворилась и на пороге показался высокий плотный человек. Я сразу узнал «Безклюваго».
Человек этот был лишен того украшения, которое в культурных странах вызывает потребность в носовом платке.
У него вместо носа была зияющая дыра, да кроме того, не было и ушей.
(Как я впоследствии узнал, он лишился этих органов не от мороза и не от дурной болезни. Его поймали когда-то буряты и «потешались» над ним.)
— Гостя привел, — сказал мой спутник-охотник.
— Ну, что же, войди, — густым басом пригласил меня Безклювый. — Хлеб-соль мои, деньги твои, а клопы пополам.
Я вошел и сразу ничего не мог разглядеть.
В низкой, продолговатой комнате стоял какой-то едкий желтоватый густой дым. Я вначале подумал, что это дымит печка. Но потом я постепенно начал различать людей, что-то около восьми человек бродяг-оборванцев, сидевших кругом стола у правой стены комнаты. Это они курили.
Такого табаку еще от сотворения мира никто не нюхал!
Но Боже, какия я увидал тут лица!..
Я часто теперь удивляюсь русским художникам-жанристам, что никто из них не проник в эти места.
Типы так и просились на полотно.
Один из присутствующих бродяг, видимо, болел очень распространенной в Сибири проказой. Мертвенно-бледное лицо его было сплошь покрыто серыми и красными струпьями.
Двое, положив головы на стол, храпели во всю.
А на конце стола сидел, как бы на председательском месте, какой-то высокий бродяга, лет 50. У него было довольно чистое лицо и на нем я заметил рубашку — роскошь между бродягами довольно редкая. Угощал всех, видимо, он; хотя и сам пил не меньше других. Но, тем ни менее, это был единственный из всей компании, трезвый человек.
На столе стояли деревянныя кружки и лежали шаньги с запеченными омулями.
Бродяги величали своего предсидателя «Милягой», а Безклювый, почему-то один раз даже назвал его «Михайлович».
— Налей новому гостю чистяка, — крикнул Миляга Безклювому, — да живо… А ты согнись (садись), — обратился он ко мне, — угощаю!
Я подсел и, зная, что опасно отказываться от «варнацкой склянки», принял от Безклюваго кружку с чистяком, т. е. с водкой, не разбавленной водой, и выпил.
Кто не пил той водки, тот и понятия не может иметь о ней. Я остался жив.
Я хотел расположить к себе Милягу, да кроме того, хотел сразу создать себе престиж и сказал Безклювому:
— Дай всем по кружке чистяка. Плачу за все! — и бросил на стол рубль.
Эффект от моих слов был подавляющий.
Даже спящие очнулись.
Безклювый опять принес водки, и мы опять выпили.
Ставя передо мной кружку, он прошептал мне:
— С «пшеницей» что ли пришел?
Я ему также тихо ответил:
— Потом потолкуем.
От ужасной отравы Безклюваго мне начало делаться дурно и я спросил его:
— Чайком не угостишь ли?