В развитие темы встречаем у Вильгельма Наполеоновича следующий любопытный пассаж:
«В интересах начальства, повторяю, не имеет смысла такое общение между «крамольными» и уголовными. Мне г. Могилев рассказывал, что политические добились одно время того, что никто не ходил на богослужение, и церковь пустовала. Потом это улеглось. Впоследствии мне приходилось много и подолгу беседовать с профессиональными убийцами, грабителями, фальшивомонетчиками, поджигателями и т. п. и я считаю своим долгом констатировать, что большинство моих собеседников отличалось вполне устойчивыми консервативными убеждениями: «патриоты» эти всей душой ненавидели своих «крамольных» товарищей.
Один уголовный (Колесников) при мне заявил претензию начальству тюрьмы на то, что его по постным дням кормят скоромным.
— Я не безбожник, не студент, — сказал он, — а православный человек.
Этот православный человек зарезал с целью грабежа на своем веку более 10 человек и два раза бежал с Сахалина».
Удивительное дело! Пройдет всего пара-тройка десятилетий, и в советских зонах будут править бал уголовники, которые примутся всячески шпынять политических с их 58-й статьей. Но покамест мы наблюдаем картину обратную: профессиональные душегубы стонут от соседства с революционерами, нигилистами и прочими волтерьянцами, тяготясь вынужденным с ними сожительством.
Вообще, условия содержания в тюрьмах и на каторге очень сильно зависели от позиции тюремных администраций. Как писали современники, из порядка девятисот точек лишения свободы, существовавших в России в начале XX века, едва ли можно было найти два десятка с одинаковым режимом. Ряд тюрем (например, Орловский централ) пользовался очень дурной славой. Тем не менее особые права у политических заключенных существовали везде. С чего вдруг? Ну, во-первых, царский режим, при всех его минусах, все-таки основывал свою власть не на терроре собственного населения. Во-вторых, Россия была сословным государством, и к высшему сословию всегда и везде существовало особое отношение — не только у закона, но и у населения. А именно из высших сословий и происходило большинство профессиональных революционеров. Кроме того, правительство считалось с общественным мнением, которое в целом было очень либеральным. Не менее важным фактором являлась самоорганизация политзаключенных, готовых защищать свои права голодовками и даже самоубийствами. Наконец — за оскорбление политзэков можно было запросто поплатиться жизнью. И в свете сибирских приключений Наполеоныча на последнем моменте стоит остановиться особо.
В процессе своих изысканий я наткнулся на еще одно косвенное упоминание Гартевельда как человека, пособившего борцам с царским режимом. В данном случае речь идет о записках жандармского офицера Александра Полякова, где встречаются следующие строки:
«Что вам сказать еще о Тюмени? Уже под конец моей службы в ней по всей Сибири разъезжал известный композитор Гартевельт, который записывал и перекладывал на ноты песни каторжан, попутно читая лекции о своих впечатлениях и давая концерты. Был он и в Тобольских каторжных тюрьмах и своими впечатлениями о них поделился с публикой в печати, что и сыграло роковую роль в судьбе начальника одной из этих тюрем Могилянского. Ходившие на месте о его жестокостях слухи подтвердились в печати заявлением такого популярного и, видимо, беспристрастного свидетеля, как Гартевельт. На основании этого заявления, как значилось в выпущенных прокламациях Уральской группы партии эсеров, и по постановлению последних Могилянский и был убит, или, как значилось в прокламациях, он был «казнен». Очевидно, эти прокламации были отпечатаны заранее, потому что не более, как через час после убийства, когда никакого сообщения об этом еще не было, в Тюмени уже были разбросаны по улицам прокламации с точным указанием, что в таком-то часу, такого-то числа, в Тобольске «казнен» начальник тюрьмы».
Эпизод, что и говорить, интересный. Только жандармский офицер немного путается в показаниях. Поясняю: в июле 1907 года случилось восстание заключенных Тобольской тюрьмы. Оно было жестоко подавлено, часть заключенных расстреляна, и в ответ на сию расправу в Тобольске убили начальника тюрьмы. Но это случилось еще до сибирской одиссеи Гартевельда. И фамилия начальника была не Могилянский, а Богоявленский. Об этом восстании вскользь упоминает и сам Вильгельм Наполеонович: