«Другой бунт в тобольской каторге случился годом раньше и был учинен политическими. Причиной послужило намерение начальства выпороть двух заключенных политических арестантов. Тяжело и страшно мне было слышать подробности. Они ужасны».
Богоявленский был убит на улице выстрелом из револьвера через десять дней после подавления бунта. Стрелявший скрылся. Полиция схватила по подозрению некоего Рогожина, местного ссыльного, но доказательств вины Рогожина не было, и на суде он был оправдан. А вот следующим начальником Тобольской тюрьмы стал человек с уже более созвучной воспоминаниям жандарма фамилией «Могилев». Да-да, тот самый проводник Гартевельда по местным казематам.
В статье «Тайны тобольского тюремного замка», размещенной на сайте tobolsk.info, рассказывается, что «начальник тюрьмы И. С. Могилев спровоцировал своим жестоким отношением к заключенным новое восстание. Был убит надзиратель и тяжело ранен другой. Восстание было подавлено, и 13 человек казнили через повешение. Казненным было от 20 до 36 лет».
На самом деле жестокость Могилева заключалась в том, что по его распоряжению в тюрьме ввели запрет на практиковавшуюся доселе куплю-продажу арестантами персональных остатков казённого хлеба. Между прочим, запрет вполне справедливый, так как нередко остатки сии банально ставились на кон в карточных играх, использовались в качестве заклада майданщикам и прочая[65]. В ответ на начальственный беспредел арестанты отказались выходить на работы, и тогда администрация распорядилась вывести зачинщиков из камер для показательной порки. Вспыхнул бунт, при подавлении которого погибли надзиратель и двое арестантов. Месяц спустя тринадцать бунтовщиков были повешены. И вот именно после этого жуткого случая пуля возмездия настигла Могилева, о чем Гартевельд был также осведомлен и даже включил этот эпизод в свою книгу:
«Для г. Могилева каторжник, конечно, был только № такой-то или такой-то и больше ничего! А «правил», кроме изданных Главным Тюремным Управлением, не существует. Сердца у такого человека, конечно, быть не может. При себе носил он, как он сам показывал, постоянно «наготове» револьвер, но в конце концов, он не спас его от смертельной пули».
Гартевельд приводит дату убийства Могилева — 20 августа 1909 года. Но эти данные ошибочны, на самом деле главтюремщика застрелили 20 апреля.
Из газеты «Русское слово», 21 апреля 1909 года:
«ТОБОЛЬСК, 20.IV. Утром на площади политическим ссыльным убит возвращавшийся из казначейства смотритель каторжной тюрьмы Могилев. Во время преследования убийца ранил женщину, городового, стрелял в полицмейстера Лорченко и последним задержан».
Могилев был убит в спину эсером, бывшим балтийским матросом Николаем Шишмаревым. На допросе Шишмарев признал себя виновным, заявил, что является членом боевой организации эсеров, и пояснил, что Могилев был приговорен к смерти за «возмутительные истязания и издевательства над нашими братьями и товарищами, томящимися в каторге». До суда Шишмарев не дожил — он покончил собой так же, как и Созонов, приняв в камере яд.
В своих мемуарах жандармский офицер Поляков вскользь упомянул о том, о чем наш Вильгельм Наполеонович резонно предпочел умолчать. А именно: публичная активность Гартевельда периода конца 1908 — начала 1909 года, похоже, и в самом деле невольно спровоцировала убийство главтюремщика Могилева. А все потому, что в своих лекциях-концертах, равно как в беседах с либерально настроенными журналистами, Наполеоныч, увлекаясь и красного словца ради, порой позволял себе лишнее. Так, например, в беседе с журналистом либерально-буржуазной газеты «Новая Русь» Гартевельд дал достаточно нелицеприятную оценку Могилеву:
«Когда в Тобольске распространился слух и взбудоражил население, что вышеупомянутых арестантов «засекли в тюрьме», то я (Гартевельд. — И. Ш.) по просьбе некоторых жителей поехал в тюрьму справиться о них. Скажу несколько слов о самой личности хозяина этого большого казенного дела направления человечества, небезызвестном по всем каторжным округам, г. Могилеве. Он — бывший помощник исправника и, как таковой, конечно, далек от гуманитарных взглядов на тюрьму. Депутат от Тобольской губ., член Государственной Думы Н. Л. Скалозубов, с которым я в Тобольске беседовал на тему о тюрьме, сказал мне, что ему Могилев сделал характернейшее для себя замечание: «Я не педагог в тюрьме, а исполнитель закона». Этим он определился вполне».
65
Пройдут годы, и запрет ставить пайку хлеба на кон будет «узаконен» самим блатным миром. В автобиографической книге «Блатной» прошедшего сталинские лагеря Михаила Демина встречается следующий пассаж (время действия 1947 год): «Затаясь по углам и под нарами, уголовники резались в карты безудержно и самозабвенно подо что угодно: под одежду (ее называют пренебрежительно «кишками»), под баланду и сахар… Разыгрывать нельзя было только хлеб — это запрещалось у нас строжайше!»