Тому, что в последние годы жизни Вильгельм Наполеонович жил, охваченный чувством ностальгии по России, которую он потерял, сыскивается косвенное подтверждение в его последних литературных набросках — так и не опубликованной рукописи «Шведы и другие люди. Безвредные параллели между Швецией и другими странами», датированной 1926 годом:
«Для того, кто долгое время провёл за рубежом, вызывает раздражение то, что личная свобода так ограничена в «лоне свободы на земле» — в Швеции. Жизнь шведа контролируется почти детально, и нигде больше человек не выдержал бы таких непереносимых ограничений и попечительства над взрослыми людьми, которые претерпевают в Швеции. Ограничения по сути — мелочь и уже прочно обосновались в быту, но из-за их обилия кажется, что они повсюду (буквально: всё прошито контактным швом. — Н. Б.[92])».
Нет, это просто потрясающе! Вырвавшийся из дремучей азиатчины в цивилизованные европы Гартевельд жалуется на тотальные ограничения личной свободы. А впрочем — все правильно. Перефразируя известную поговорку, что немцу хорошо, то русскому… ну, если не смерть, то уж точно — скука. По всему, тогда, в 1920 году, в Стокгольм возвратился все-таки не шведский подданный Юлиус Наполеон Вильгельм Гартевельд, а… русак Наполеоныч со шведским паспортом на кармане.
О поразительном феномене русификации иноземцев, длительное время проживавших в России, уже в наши дни писал замечательный писатель Вячеслав Пьецух:
«Видимо, есть у России какая-то тайна, коли иностранца так способна околдовать беспутная и неопрятная наша жизнь. Может быть, тайна эта заключается в некоторых уникальных свойствах русского человека, как-то: в прямодушии, ничем не стесненной откровенности, братской расположенности к первому встречному, выпуклости души… Иными словами, в том очаровании человечности, которое довлеет над нами наравне с пьянством и склонностью к витанию в облаках. Или, может быть, дело в гипертрофированной силе духа (гипертрофированной именно за счет нашей материальной слабости), из которой вышли великая литература, музыка и театр».
И далее там же, у Пьецуха: «Это точно, что в России жить нельзя, что еще Иван Сергеевич Тургенев вывел и записал. Зато интересно, остро интересно, как скрываться, противоборствовать и любить. Это точно, что “каждый, близко познакомившийся с Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране”[93], потому что по-европейски жить значит отсуществовать программно и незатейливо от первого “агу” до последнего “прости”, а по-русски жизнь — всегда преодоление и страда». Сдается мне, что ровно так и нашему Наполеонычу в последние годы жизни остро, мучительно не хватало именно азарта преодоления…
Вильгельм Гартевельд ушел из жизни 1 октября 1927 года. Супруга переживет его на долгих сорок лет. Дочь Магда (в замужестве Лагерман-Грен) пойдет по стопам сводного брата Михаила и станет писательницей (будет сочинять романы, стихи и детские книги под псевдонимом Нина Сандер; впрочем, говорят, получалось — так себе, из разряда «прочесть — и выкинуть»). Занималась Магда и литературными переводами, в частности, Пастернака… Удивительное дело! Мы давно живем в веке двадцать первом, Наполеоныч родился в середине века девятнадцатого, но при этом у меня имелись теоретические шансы напрямую пообщаться с его дочерью, которая скончалась в 1990 году. Пообщаться, выпить по чашечке кофе, сделать интервью об отце. К слову, последним (интервью) шведские журналисты, похоже, так и не озаботились…
Этот рассказ будет неполным, если в его финале не упомянуть еще одного интереснейшего персонажа. А именно — нашего современника, уроженца шведского города Лунд Ларса Хультена. Родившийся в 1943 году, к началу семидесятых Хультен состоялся не только как уважаемый историк из местного университета, но и как лидер неонацистского движения «30 ноября»[94]. А еще Ларс был одним из самых преданных фанатов Гартевельда и его Marcia Carious Rex.
92
Особо благодарю Наталию Братову за данный и несколько предыдущих переводов со шведского.