«Закройте, пожалуйста, дверь, подождите в коридоре».
Пришлось совсем закрыть дверь. Я закрыл. Сел на стул и замечаю: в одной стороне коридора сидит мужчина, узбек. Согнулся, руки на лицо положил, чтоб его не узнали. В другой стороне, в уголке, сидит женщина, узбечка. Кутается в паранджу, на лице чачван.
Из какого дома этот мужчина, я уже догадываюсь.
А из какого дома женщина посмела сюда прийти — не могу догадаться. У кого такая непокорная жена, такая смелая бесстыдница?..
Опять смотрю на женщину. Опять немножко думаю: не боится мужа, не боится муллы — на чью голову такой позор?
Зато она и дрожит. Вся дрожит. На ней трясется паранджа от пяток до головы. Знает: мало ее бить не будут.
Здесь дедушке почему-то стало смешно. Смех не дает ему продолжать рассказ. Смех раскачивает его в кресле от подлокотника к подлокотнику.
У Майсары вырывается:
— Женщину будут бить — тебе смешно?!
Дедушка еще немножко смеется, затем просит:
— Атамурад, переводи каждое слово, как скажу.
Атамурад переводит:
— Смешно не над женщиной. Мне смешно, что я тогда не понял, а сейчас, в девяносто лет, понял, зачем люди от страха дрожат, зачем трясутся.
В девяносто лет, если человек не совсем глупеет, он совсем умнеет. И я вам скажу зачем. Когда сидят спокойно — можно разглядеть. Когда трясутся нельзя разглядеть. Вот почему я не разглядел, что в коридоре сидит не женщина замужняя, сидит молодая девушка, родная сестра моей третьей жены. Вот почему не догадался, что жена ее переодела, прислала посмотреть, что со мной сделает Хирурик. Я узнал это, когда умерла третья жена и та девушка стала моей четвертой женой.
Это было потом, через два года. Она и сейчас моя живая жена, бабушка Атамурада, бабушка Майсары. Но вам надо знать, что не потом было, не сейчас. Вам надо знать, что было в ту минуту.
А в ту минуту я вижу: открывается дверь в коридор.
Спиной вперед выходит мулла в своем богатом халате.
Шея у него завязана белым, как хлопок. Мулла кланяется Хирурику, как Мухамеду, по-вашему — Магомету.
Кланяется и просит принять его барана.
«Какого? — спрашивает Хирурик и тоже выходит в коридор. — Живого барана или зажаренного?»
«Живого, — отвечает мулла. — Посмотрите, пожалуйста, он уже у вас во дворе».
«С большим удовольствием посмотрю», — говорит Хирурик, зовет с собой своего помощника, и они втроем выходят из дома.
Надо подождать в коридоре, моя очередь лечиться — так я думаю. Но не могу не посмотреть, выхожу.
Ай-яй, я сейчас своими глазами увижу, как мулла передает барана шайтану. И тот узбек, что сидел в коридоре, такой хитрый, как я, — тоже за кустом стоит, видит, что начинается.
А начинается так.
Мулла отвязывает барана от дерева и поворачивает к Хирурику задом, чтобы Хирурик увидел, какой большой у его барана курдюк.
Хирурик причмокивает, как богатый купец на базаре, показывает, что баран очень подходящий.
Тогда мулла передает веревку с бараном шайтану Хирурику. Шайтан держит веревку и радуется:
«Ай, рахмат! Ай, благодарю! Как хорошо вы придумали. Такого барана хватит семье на целую неделю».
«А какой вкусный будет из него плов», — нахваливает мулла.
«Но для плова рис нужен. Рис вы тоже принесли?»
«Извиняюсь, так болела шея, так болела голова — забыл. Сейчас, совсем скоро вам принесут рис».
«Сколько?» — спрашивает Хирурик.
«Большой мешок. Самый большой».
«Это хорошо. Я не знал, почтенный мулла, что вы такой добрый».
Мулла делается важный и отвечает:
«Наш пророк учит: тому, кто делает доброе дело, ты тоже делай доброе дело».
«Так-так, — говорит Хирурик. — Через два дома отсюда как раз живет человек, который делает доброе дело каждый день, с утра до вечера».
Мулла удивляется:
«Кто такой? Как же я не слышал, не видел?»
«Сейчас увидите. Мой помощник вас проводит. Вы передадите барана доброму, честному человеку и, надеюсь, не забудете прислать мешок рису».
Мулла делается гордый, как царь. Говорит так:
«Барана дарю вам. Рис принесут вам. Дальше — меня не касается».
Хирурик ему отвечает:
«Могу ли я принять подарок от почтенного муллы, который с минарета запрещает правоверным обращаться ко мне за помощью, а сам крадучись приходит ночью и помочь ему удается только сидя на нем верхом?»
Забыл, у того узбека или у меня, но у кого-то за кустом вырывается маленький смех.
Мулла начинает оглядываться туда-сюда.
«Не опасайтесь. Это засмеялся ваш баран», — успокаивает Хирурик и гладит барана. А баран на самом деле немножко хмекает.
За кустами хочет вырваться большой смех. Но один узбек крепко держит свой рот и другой крепко держит свой рот.
Мулла уговаривает:
«Господин Хирурик, вы мне хорошо помогли, вы можете красиво принять барана».
Хирурик отвечает:
«Красиво будет, если вы подарите его доброму человеку за добрые дела. Иначе — будет некрасиво. Иначе вам придется вести барана через весь Самарканд к себе домой и кто-нибудь это заметит».
Мулла прикладывает руки к своему сердцу:
«Уважаемый господин доктор, пусть баран переночует здесь. Утром его заберут. К обеду вам его принесут хорошо зажаренного, и еще котел плова».
Хирурик говорит строго:
«Здесь больница. Держать барана, даже если это баран самого муллы, на больничном дворе не полагается».
Мулла стоит, молчит и начинает радоваться:
«Как же я не догадался, что за добрый человек живет через два дома! Это — вы. А мне сказали, живете при больнице».
Хирурик объясняет:
«Правильно сказали. Я живу здесь. А там живет наша добрая санитарка. Басмачи убили ее мужа. У нее пятеро детей, и нечем их кормить».
Дальше начинается так.
Помощник Хирурика идет рядом с муллой по двору и ведет за веревку барана. Хирурик немножко провожает, говорит:
«Запомните, почтеннейший, вам завтра надо прийти на перевязку. Интересно, вы подниметесь на минарет запрещать правоверным ходить к шайтану до того или после того, как я вам сделаю перевязку?»
Мулла идет, молчит. А Хирурик почему-то поворачивается к нашим кустам, приглашает:
«Пожалуйста, в кабинет. Но ночью — это в последний раз. Больше по ночам принимать не будем. Прошу дать моему помощнику и мне в отпущенные аллахом часы для сна — спать. Об этом и вас прошу, почтенный мулла».
Мулла спешит к калитке и выходит так быстро, что баран еле за ним поспевает.
На этом дедушка прерывает рассказ. Переводчик встает и спрашивает:
— Мулла ушел, и я могу уйти?
— Иди, занимайся, — разрешает дедушка.
Атамурад прощается, передает привет Ленинграду, где дважды бывал, говорит о нем те слова, какие приятно слышать каждому ленинградцу, и уходит. Майсара уходит вместе с братом и уносит чайники.
Мы остаемся вдвоем. Дедушка выбирает персик и, угощая, напоминает:
— Я сказал: наша женщина далеко-о слышит, что мужчина говорит. Но пусть она лучше там слышит. Хочу говорить секрет.
Окрет был многословный. В точной передаче он занял бы неправомерно много страниц. Суть его в том, что Хирурик запомнился дедушке как человек опасный, потому что он все-таки немножко шайтан. Иначе откуда мог знать, что правоверные больные стоят за кустами?
Откуда мог знать, что надо делать человеку внутри живота, когда то, что внутри живота, никому не видно?..
И почему именно с той ночи дедушка, который и тогда уже был дедушкой, только с меньшим количеством детей и внуков, как-то сложнее начал относиться к почтенному служителю аллаха, как-то менее доверчиво, а затем с неполным доверием начал относиться и к самому грозному аллаху?
И только через сорок лет, когда приближалось девяностолетие дедушки и он впервые начал ощущать некие признаки приближения старости, он снова поверил в бога. Поверил потому, что на тот случай, если бог всетаки есть и страшен в гневе своем, лучше его не гневить.