Лейтенант Ольсен с легким, бесстрастным любопытством смотрел на этого своенравного и педантичного низенького прокурора, доведшего себя из-за фюрера до праведной ярости.
— Герр оберкригсгерихтсрат, — спокойно перебил его он наконец, — уверяю вас, я не имел ни намерения намекать, что фюрер безумец, ни отменять его приказов, которые, как мне представлялось, надо было воспринимать как форму воодушевления войск, а не следовать им буквально до последнего человека и последнего патрона. Говоря о безумии, я имел в виду себя. Меня учили, что офицер должен проявлять инициативу, когда того требует обстановка, и, на мой взгляд, тогда она этого требовала. Будьте добры вспомнить, что наше положение радикально изменилось после того, как оберст фон Линденау приказал нам удерживать…
— Нас не интересует, что произошло или не произошло с вашим положением! — выкрикнул Бекман. — Нас интересует лишь тот факт, что вам недвусмысленно приказали сражаться до последнего человека, а вы все-таки отступили с девятнадцатью! Почему не связались со своим полком?
— Потому что в районе боевых действий была такая неразбериха, что нам удалось установить с ним связь лишь четыре дня спустя.
— Благодарю вас, — раздался усталый, монотонный голос председателя. — Думаю, мы услышали достаточно. Подсудимый признался, что дал приказ отступить со своей позиции возле Оленино и железнодорожной ветки. Обвинение в трусости и дезертирстве полностью подтверждено. — Он посмотрел на Ольсена и постучал по столу карандашом. — Хотите еще что-нибудь сказать?
— Да, хочу! — яростно ответил Ольсен. — Если потрудитесь заглянуть в мои документы, обнаружите, что я получил много наград за действия, требующие гораздо больше мужества, чем простое выполнение служебного долга. Полагаю, это является доказательством того, что в трусости я неповинен. В том случае, о котором у нас идет речь, я думал не о своем спасении, а о спасении немногих уцелевших. Нас было девятнадцать — а двести семьдесят мертвых товарищей лежало вокруг нас в снегу. Многие из этих двухсот семидесяти покончили с собой, чтобы не попасть в руки русских. Из оставшихся девятнадцати ранены были все — кое-кто тяжело. У нас кончились боеприпасы и продовольствие. Мы ели горстями снег, так как больше нечем было утолить жажду. Несколько солдат мучительно страдало от обморожений. Я сам получил три ранения в разные места и, однако, был одним из самых удачливых. Кое-кто не мог идти без поддержки. И я, поскольку дорожил их жизнями, приказал отступить. Перед уходом мы уничтожили все ценное. Ничто не попало в руки русским. Мы взорвали железнодорожные пути в нескольких местах — и повторяю, это не ветка, а магистраль Москва — Рига. Кроме того, мы заложили мины перед уходом.
Доктор Бекман сардонически засмеялся.
— Весьма правдоподобная история! Но верна она или нет, факт остается фактом: вы нарушили приказ оставаться на своем посту и потому виновны в трусости и дезертирстве.
Лейтенант Ольсен закусил губу и остался безмолвным, поняв тщетность дальнейших протестов. Окинул взглядом переполненный зал, но почувствовал, что все настроены к нему враждебно, и понял — как понимал с самого начала, — что вердикт принят задолго до начала суда. Увидел в заднем ряду худощавого человека во всем черном, с красной гвоздикой в петлице: криминальрат Пауль Билерт пришел посмотреть на его окончательное крушение.
Председатель суда тоже увидел Билерта. Суровые глаза за линзами очков двигались из стороны в сторону, пронизывая зал, словно бы радиолокационными лучами. Этот человек открыто курил сигарету, не обращая внимания на все запрещающие надписи. Председатель подался вперед, собираясь постучать по столу и распорядиться арестовать его, но в последний миг один из судей бросил на председателя предостерегающий взгляд и прошептал ему на ухо фамилию. Председатель нахмурился и откинулся назад, дыша тяжело и негодующе, но не смея шевельнуть пальцем.
Доктор Бекман тоже заметил появление Билерта. Сразу же нервозно засуетился, неловко завозил ногами и уронил на пол половину своих бумаг. Появление главы отдела IV/2A всегда было недобрым предзнаменованием. Этот человек был опасен, и невозможно было предвидеть, когда и где он нанесет удар. А мог ли кто-то встать и заявить с полной уверенностью: «Мне нечего бояться»? Доктор Бекман — определенно нет.