Пили мы так много, что среди нас не было ни одного, кого еще не вырвало. С пьяным ощущением собственной силы мы схватили хозяина и принялись качать. На третий раз все грузно повалились, и Бернард оказался погребенным под нами. Порта, шатаясь, влез на стол и затопал, требуя тишины. Хайде поддерживал его, колотя бутылкой о бутылку. Бутылки вскоре разбились, и лежавших на полу обдало дождем осколков.
— Закройте свои паршивые пасти! — крикнул Хайде. — Йозеф Порта хочет говорить!
Мы наконец угомонились, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только-только отрыжками, громкой порчей воздуха, звуками рвоты и бульканьем пива.
— Поилец Бернард, — начал сурово Порта, — Поилец Верни, наш старый друг Берни, сегодня тебе сорок два, и мы все знаем, что ты такая мразь, какой свет не видел, но все-таки любим тебя за это! И широко раскинул руки, чуть не упав со стола. — Мы все мразь! — воскликнул он звенящим, ликующим голосом. — Вот почему сегодня мы здесь, пьем за здоровье самой большой среди нас мрази! А теперь споем еще одну песню — раз, два, три!
Он принялся отбивать такт ногами но столу. Одну ногу он занес слишком высоко и опустил слишком сильно. Она прошла мимо стола и угодила на колени Хайде. Оба укатились бранящимся клубком под стол.
В торце стола Малыш ухватил Хельгу и маниакально пытался сдернуть ее черные штанишки. Хельга изо всех сил пиналась и кусалась. Кое-кто стал заключать пари на возможного победителя.
Хайде остался под столом, пьяно привалился к чьим-то ногам и разговаривал сам с собой. Речь шла о войне и участи солдата. Это было очень занудно, и не удивительно, что вскоре он впал в ступор.
Барселона, оказавшись рядом с Поильцем Бернардом, принялся назойливо рассказывать ему об Испании. Он вечно рассказывал о том, что повидал там, каждому, кто слушал или по крайней мере молчал из вежливости. Почему-то его демонстрация боя быков и отражения танковой атаки где-то под Аликанте нераздельно сливались, и в конце концов он забегал по комнате, склонив голову в изображении быка и паля из воображаемого автомата прямо в пол.
— Черт возьми, что это должно означать? — спросил Порта, выползая из-под стола и хлопая глазами на пробегавшего мимо Барселону.
Барселона резко остановился, с пьяным достоинством поглядел на Порту и сел.
— Под Аликанте я добился одного из самых значительных военных успехов, — очень холодно произнес он. Взял чью-то кружку пива, осушил и с явным удовлетворением утер рот.
— К черту твои военные успехи, — сказал Порта. — Лучше расскажи о той испанской шлюхе, которую ты трахал.
Вспоминая, Барселона начал так неистово икать, что не схвати Старик его за шиворот, непременно упал бы на пол.
— Упился вдрызг, — с отвращением сказал Порта.
Барселона подался к нему, хотя Старик не разжимал хватки.
— Обер-ефрейтор Йозеф Порта, — заговорил он заплетающимся языком, сливая все в одно бесконечное слово, — предупреждаю в сто двадцатый раз: обращайся ко мне, как положено. Я фельдфебель, становой хребет немецкой армии.
— Какой там к черту хребет! — презрительно ответил Порта. — Старый пьяница вроде тебя?
Он, шатаясь, подошел к стойке, привалился к ней, схватил ближайшую бутылку и сорвал пробку. Раздался хлопок, похожий на выстрел — в бутылке было шампанское, — и половина гостей тут же нырнула под стол. Порта поднял бутылку ко рту и стал пить большими глотками.
— Я любитель искусства! — прокричал Барселона в эту сумятицу.
Порта повернулся к нему.
— Ну и пошел знаешь куда? Герр фельдфебель, — добавил он саркастически.
— Не только я, — продолжал тот, — но и мой дорогой друг Бернард. Он тоже любит искусство.
Барселона качнулся к Бернарду и крепко, слюняво чмокнул его в лоб в знак великой дружбы. На лице Поильца появилась глупая улыбка. Возвращаясь в прежнее положение, Барселона стукнулся о Старика, и оба опасно зашатались на краю скамьи.
— Кто, — закричал Барселона, вновь обретя равновесие, — кто из этой пьяной своры кретинов и сексуальных маньяков хоть раз был в музее и вкусил красоту искусства? Кто, — продолжал он слегка заплетающимся языком, — хоть раз утолял жажду плодами древа познания? Кто из вас, гнусных обывателей, слышал о Торвальдсене? А? Думаете, небось, что он сводник с Реепербана — так вот, ошибаетесь.
Барселона высоко воздел грозящий палец и сделал паузу, чтобы взглянуть на него. Пауза эта стала началом его крушения. На какой-то миг ему померещилось, что грозит он десятью пальцами одновременно. Это было поразительно, Барселона готов был поклясться, что пальцев у него на каждой руке всего пять. На двух десять, включая большие пальцы. Какое-то время он смотрел вверх, как зачарованный. Потом усыпляюще заговорил о художниках и героях, перешел к громовой речи о свободе, гневно закричал нам, что все мы братья и он нас любит, и под конец оказался в неизбежном тупике безадресной брани и сквернословия, даже не представляя, как попал туда.