III. Гамбург
Мы сидели в солдатской пивной, дожидаясь Барселону. Времени прошло уже немало, и кое-кто — особенно Порта и Малыш — был близок к тому, чтобы достигнуть чрезмерного, восхитительного опьянения.
В зале пахло жареным мясом и несвежим пивом, воздух от табачного дыма был тяжелым, душным. Сбившиеся с ног, пребывающие не в лучшем расположении духа судомойки нарочно создавали как можно больше шума, бросая груды ножей с вилками в раковину и расставляя посуду на подставке для сушки. За работой они непрестанно ворчали.
Порта под воздействием бог весть какой пьяной прихоти внезапно навалился грудью на стол и обвиняюще указал пальцем на голландца эсэсовца, сидевшего в тихой коме и никому не мешавшего с тех пор как мы пришли.
— Посмотрите на эту отвратительную свинью, — сказал он слегка невнятным, пьяным голосом. Повернулся к нам и жестом пригласил подвергнуть беднягу осмотру. — Взгляните на эти громадные уши. Если я и не могу чего терпеть, так это уши, которые будто вот-вот вспорхнут.
Я с любопытством уставился на уши этого человека. Они действительно находились под прямым углом к голове, но, видимо, я был еще недостаточно пьян, чтобы видеть в этом достаточную причину ополчаться на него.
Подошла официантка с подносом пивных кружек. Со стуком поставила их перед нами, пена потекла через края и образовала на столе большую, дурно пахнущую лужу. Порта опустил в нее локти и перенес внимание на более подходящую жертву, — молодого солдата с серебряными буквами «СД»[20] на рукаве. Голландца-эсэсовца совершенно не тронуло упоминание о его ушах, видимо, он был еще более пьян, чем Порта, но молодой солдат уже выглядел беспокойно.
— Слушай, ты, ублюдок, — Порта шумно высморкался двумя пальцами и вытер их о рукав. — У меня при себе нож. У нас у всех есть ножи. У меня, у моих друзей — и знаешь, для чего? Знаешь, что мы ими делаем?
Солдат отвернулся и благоразумно помалкивал, но Порте было необходимо донимать кого-то, поэтому он схватил его и развернул лицом к себе.
— Показать? — спросил Порта с какой-то отвратительной злобой. — Мы отрезаем ими кое-что. Показать, что отрезаем?
Он сделал непристойный жест, и Малыш услужливо загоготал.
— Вот уж не интересуюсь вашими паскудными ножами — сказал солдат, зевнул и отвернулся.
Его попытка напустить на себя высокомерное презрение лишь привела Порту в пьяную ярость. Он грохнул кулаком по столу. Все кружки подскочили, и через края плеснулась новая волна пива.
— Может, пойдешь к черту отсюда и оставишь нас в покое? — заорал Порта. — По какому праву сидишь за нашим столом, грязная свинья? Убирайся, пока я тебя не вышвырнул!
Я поднял ополовиненную кружку и взглянул на парня с пьяным и, следовательно, хладнокровным любопытством. Легионер сидел развалясь, вытянув ноги, наполовину сползши с сиденья. Старик мрачно смотрел в свою кружку. С живым интересом наблюдал за происходящим только Малыш.
Солдат[21] из СД произнес, как мне казалось в тех обстоятельствах, мягкое и логичное возражение против грубых нападок Порты.
— Я сел за этот стол раньше вас — и думаю, не стоит тебе здесь распоряжаться.
Порта возмущенно фыркнул и плюнул.
— Ну и что, если ты сидишь здесь с первого дня войны? Я говорю — пошел отсюда к черту!
Порта дико взглянул на Малыша, ища поддержки.
— Неподчинение! Слышал, а? Отказывается подчиниться приказам штабс-ефрейтора!
Пошатываясь, он встал и сунул руку парню под нос.
— Видишь это? — Ткнул пальцем в свои нашивки. — Надо полагать, знаешь, что они означают?
Солдат лишь взял руку указательным и большим пальцами и мягко отвел от себя, сморщив при этом нос, словно уловил дурной запах — что вполне могло быть.
— Черт побери! — заорал Порта, еще больше распаляясь. — это переходит все пределы! Видел, а? — Он снова повернулся к Малышу, тот оживленно закивал. — Запиши его фамилию и личный номер! Он поднял руку на штабс-ефрейтора — давай, записывай!
— Да ну тебя, — угрюмо ответил Малыш. — Знаешь ведь, что я не умею писать.
— Тогда выведи его и всыпь как следует!
— Слушай, ты, чурбан неотесанный…
Солдат поднялся, Малыш тоже. Они глядели друг на друга через стол. Малыш почесал широченную грудь, поддернул брюки, протянул руку и схватил парня за шею.
— Пошли, мальчик, выйдем.
Солдат открыл рот, чтобы закричать, но Малыш так стиснул его своей лапищей, что раздалось только сдавленное бормотанье. Пригнув, потащил к двери, а Порта сел, раскрасневшийся и все еще злобный.
Голландский эсэсовец уже лежал грудью на столе, уронив голову в пивную лужу.