— Да да, черт возьми! — воскликнул Барселона. — И вскоре бедняга выблевал все на пол в сортире…
— Угу, тут появляется Гернер, застает его за этим и приказывает встать на четвереньки и вылизать все снова.
Медленно и мучительно приходивший в себя Шнайдер теперь сидел среди нас, прижимая платок к ране на голове, но тут совершенно неожиданно прижал его ко рту и отвернулся, делая рвотные движения.
Я нетерпеливо подался к Порте.
— И он повиновался? Стал вылизывать?
— Стал, конечно, — ответил Порта. — Шнитциус до смерти боялся этого гада.
Я откинулся на спинку сиденья.
— Я бы не подчинился.
Порта поглядел на меня.
— Шнитциус не был в подпитии, как ты. К тому же новичок в армии, не умел постоять за себя. В общем, не успел он подняться с четверенек, как его снова вырвало, тут появляется офицер — лейтенант Хенниг, — сказал он Барселоне. — Среди офицеров он был ничего, только выходил из себя, когда приходилось разбираться с ссорой между солдатами. Лейтенант тащит Шнитциуса к себе в кабинет и спрашивает, что это он, черт возьми, делал, а Шнитциус, дурачок, выкладывает ему все о Гернере и о том, как сержант обращается с ним. Тут, конечно, лейтенант выходит из себя, как никогда, вызывает к себе гауптфельдфебеля Эделя и приказывает сорвать с Гернера нашивки. В результате Гернер получает десять суток ареста, а остальные унтер-офицеры собираются кучей и задают Шнитциусу основательную трепку за него. Сказал бы, что любит вылизывать блевотину, или что делал это шутки ради или еще что-то. Только, как я уже сказал, мы все тогда были совершенно зеленые…
— Постой-постой, — перебил его Старик. — Ты же вроде хотел рассказать о том, как делал предложение девушке?
— А, да-да, — ответил Порта. — Верно… Так вот, это было после того, как меня турнули из лазарета. Пока лежал там, я видел эту девочку несколько раз и слегка увлекся ею. Она вертелась возле Бретшнайдера, когда он обходил палату со своей небольшой свитой. В общем, я потерял из-за нее голову. Когда меня выперли оттуда, я стал отправлять ей открытки. Первая, никогда не забуду, была старой, на ней фельдфебель в кайзеровском мундире вышибал дух из польского драгуна или кого-то в этом роде. А наверху было написано крупными буквами слово «Месть». Помню, я постоянно думал, поняла ли она это сообщение.
— Какое сообщение? — удивился Штеге.
— Ну, что я хочу переспать с ней, понимаешь?
— И она поняла? — спросил ошарашенный Штеге.
Ему еще предстояло уразуметь, что, слушая рассказы Порты, нужно принимать их как есть, не задумываясь особенно о внутренней логике.
— Нет, думаю, поначалу не поняла. Во всяком случае, знать о себе не давала. И в конце концов я отправил ей открытку с сообщением на обратной стороне. На лицевой был летчик, сидящий на скамейке с девушкой. Летчик держал руки между коленями, девушка строила ему глазки, а на обороте я написал нечто вроде любовного письма…
— И что там у тебя говорилось? — спросил Малыш.
— Сейчас уже не помню. Только стоило мне это больших трудов. Я не писал на старый манер. Начал с того, что надеюсь, она не сочтет бесцеремонностью, что я пишу из вонючей казармы такой барышне, как она, только подумал, что «вонючая» — слово неподходящее, поэтому зачеркнул его и написал «прусской». Я старался, понимаете. Не писал первое, что придет в голову.
— Надеюсь, она это оценила, — сказал Штеге.
— Еще бы! Заважничала — видимо, раньше никто не ухаживал так за ней. Кстати, поначалу она была очень застенчивой. Ее согласия увидеться со мной пришлось ждать несколько дней. Потом она прислала какого-то мальчишку с запиской — там говорилось, что я могу зайти к ней, если хочу. Она, само собой, жила с родителями. В старом доме номер восемь на Бисмаркштрассе. Я понимал, что нужно произвести впечатление, поэтому выбрился, отутюжил мундир, умылся и правильно сделал, потому что дом оказался шикарным, дверь мне открыла горничная. Важности у нее тоже было хоть отбавляй. Спросила, есть ли у меня карточка, которую она могла бы передать хозяевам. «Не нужно мне никакой карточки, — говорю. — В Падерборне меня хорошо знают, кого угодно спросите». Она уходит, держа спину так, будто шомпол проглотила, а меня оставила стоять в холле. Пока ее не было, я по-быстрому осмотрелся, чтобы сориентироваться, и воспользовался возможностью навести глянец на сапоги бархатной подушечкой с дивана. Бархат — одна из лучших штук для этой цели, и с блестящими сапогами я начал чувствовать себя настоящим аристократом.