Крюге бросил украдкой взгляд на Порту, потом быстро нагнулся и отвинтил каблук сапога. С раскрасневшимся лицом распрямился и сунул своему мучителю две пятидесятидолларовые кредитки.
— Вот и все, что у меня есть — бери, похоже, мне они уже ни к чему.
Это была скрытая просьба оставить тему Паулы Ландау, и Порта оставил ее, не из сочувствия, а потому, что не мог добиться для себя никакой выгоды, продолжая говорить о мертвой девушке.
— А все-таки, за что тебя забрали? — спросил Малыш. — Надеюсь, что бы там оно ни было, ты от всего отпирался?
Крюге молча покачал головой.
Малыш изумленно воззрился на него.
— Черт возьми! В гестапо что, набирают идиотов?
Крюге пожал плечами.
— Отпираться не было смысла. Мне устроили ловушку, получили все необходимые улики. Мне было нечего сказать в свое оправдание.
— Всегда все отрицай, — проскандировал Малыш, словно повторяя затверженный наизусть урок. — Ну, а за что тебя загребли? Поймали на краже, да?
— Нет, я пытался устроить… э… пожалуй, можно сказать, шантаж. И зашел слишком далеко. Перегнул палку.
— Есть же дураки, которым просто необходимо влипнуть, — философски заметил Малыш. — Главное — знать, где остановиться. Взять, к примеру, меня. Если мне попадутся десять трубок опиума, я возьму только восемь. В конечном счете это оправдывается.
— Это легко говорить, — неуверенно запротестовал Крюге, — но сейчас ты забрал у меня все, что попалось.
— О, ты другое дело, — утешающе сказал Малыш. — Мертвецы помалкивают, понимаешь? А ты, приятель, можно сказать, мертвец — я знаю, потому что заглянул в твои бумаги. Пусть я и неграмотный, но не дальтоник и знаю не хуже кого-либо, что означает большая жирная красная пометка — она означает Дирлевангера, а Дирлевангер означает смерть. — Он подался вперед и доверительно заговорил: — Видел ты хоть раз, чтобы бывает с ребятами, когда они попадают к сталинским партизанам в плен?
Парализованный ужасом Крюге покачал головой, и Малыш торжествующе повернулся к Порте.
— Расскажи ему — давай, расскажи, что мы видели! Расскажи про парня, которого заживо съели муравьи.
— Ерунда, — пренебрежительно ответил Порта. — Про эту штуку в гестапо все известно. А как про ту, когда тебя вешают на двух деревьях и предоставляют птицам выклевывать тебе глаза? — Он повернулся к Крюге и по-свойски заговорил: — Слышал про эту штуку, а? Привязывают тебя за ноги к разным деревьям и бросают там гнить…
— Жуть, — сказал Малыш. — Сплошная жуть — я помню только один случай, когда кто-то выжил. Та девка, Наташа из Могилева. Помнишь ее?
— Помню, в каком она была виде, когда ее сняли, — ответил Порта. — Партизаны вырезали у нее на ягодицах громадные свастики, повесили совершенно голой, и птицы исклевали ей лицо.
— Кстати, она сама на это напросилась, — сказал Малыш. — Продавала нам сведения и закладывала своих направо и налево.
— И в конце концов бросилась под поезд, — задумчиво произнес Порта. — А что скажешь про того эсэсовца, которого они поджарили? Как его фамилия? Гинге?
— Вот вот! Насадили его на шест и жарили, как свинью! — восторженно воскликнул Малыш[30].
— А он был даже не из дирлевангеровской своры. Обыкновенный офицер из Ваффен СС. — Порта доброжелательно взглянул на Крюге. — Хочешь добрый совет?
Крюге кивнул, лицо его было бледным, потным.
— При первой же возможности в Фульсбюггеле сунь голову в петлю — нет смысла надеяться, что удастся вывернуться, у тебя нет ни малейшего шанса. И не воображай, что тебя отправят в ФГА[31]. Из СС у нас только те, кто попался на мелочи — например, стащил пресс-папье из кабинета или мочился в офицерские горшки с растениями, — но ты крепко влип. Самое лучшее покончить с собой, пока еще есть возможность…
Порта с Малышом вышли из камеры. Массивная дверь лязгнула за ними. Ключ Малыша проскрежетал в замке, и шаги их громко зазвучали, приближаясь по коридору. Крюге постоял на месте, потом медленно опустился на пол и лежал, глядя на бетонные стены в полном отчаянии. Ему всю жизнь твердили, что он плохо кончит, и теперь казалось, что так и вышло. Он понимал, что совет Порты, может быть, и неплох, но знал, что последовать ему не сможет. Крюге до сих пор окончательно не верилось в собственное несчастье. Однако когда он озирал камеру, кошмар становился яснее, ближе, реалистичнее. Камера была голой, выбеленной и невероятно чистой. В ней было много прохладного воздуха, но ни койки, ни одеяла, ни стула. И если это армейские условия, насколько хуже будет бригада Дирлевангера!