И в семье не всегда встретишь такую сердечную готовность. Даже брат для брата не сделал бы большего. И муж для жены, хотя клянется ей перед алтарем: «И не покину тебя до самой смерти». А сам уходит из дому, как из гостиницы. А они держатся вместе до конца. Прикрывают друг друга при штурме, под зловещий свист пуль бросаются вперед, чтобы вытащить раненого, и, смертельно усталые, хоронят павших. А ведь они всего-навсего – солдаты одной роты.
Они идут не спеша, а последний привал уже далеко. Залевский ссутулясь, догонял идущих, но те, кого он принимал за своих, оказывались солдатами чужого подразделения.
– Разведрота впереди!
– Нажимай!
И он нажимал. Брезентовый ремень автомата тер ему шею. Ранец нагревал лопатки, точно набитый горячей картошкой. Он огибал повозки. Лошади едва плелись, но ездовые, полагаясь на них, дремали, согнувшись на козлах, и покачивали головами, как евреи над талмудом. Залевский все шел и шел вперед, пока не нагнал заднюю четверку. С чувством облегчения он включился в общий ритм. Сапоги, которые он в спешке голенищами вниз сунул в свой ранец, торчали наружу. Он видел это по своей тени: горбун с крылышками. Он тяжело дышал, сердце учащенно билось. Но ноги двигались сами. Он был лишь шестеренкой в механизме.
Неожиданно рядом с ним возник капрал и молча проверил, выполнил ли он приказ, а потом окликнул старого вояку:
– Ну, как нога, Острейко?
– Да ничего…
– Держись, старина!
«Снова его понесло вперед. Вот неугомонный человек!» – с завистливым восхищением подумал Залевский.
Приходилось поглядывать под ноги, следить за идущими впереди, потому что дорога была перепахана огнем артиллерии, местами глубокие воронки от бомб вгрызались до самой середины в асфальтовую ленту шоссе. В них отсвечивала зеленью дождевая вода. Там квакали бесчисленные крохотные жабы, выводя только две унылые ноты.
Неожиданно взвод потерял спаянность, плавное движение нарушилось, путь преградила грузовая машина, которая увязла в грязи. Тщетно шофер газовал, колеса буксовали, перемешивая жижу. Не помогали и срубленные саперной лопаткой ветки.
– Ребята, помогите! – попросил, высовываясь из кабины, водитель.
– Давай подтолкнем! – Солдаты плотно облепили машину, их ноги утонули в разболтанном колесами месиве.
– Плюется, сукин кот! – выругался кто-то в сердцах и вытер рукавом забрызганное грязью лицо.
Мотор ревел, казалось, машина вот-вот вырвется из ловушки и колеса упрутся в твердую почву, но тяжелый груз снова наваливался на солдатские плечи, ноги соскальзывали в грязь, и они пятились.
– Ну, ребята, еще раз! – просил напарник водителя, вместе с солдатами вцепившийся в кузов защитного цвета.
– Ничего не поделаешь! Придется разгружаться! – Солдаты отскакивали в стороны, тяжело дыша.
Но русский рванул край брезента и приоткрыл внутренность фургона – там белели забинтованные головы и загипсованные ноги. В лицо солдатам ударил больничный смрад.
– Да вы что, спятили? Там же раненые!
Картина эта подхлестнула солдат, они рванулись к машине, десятки рук вцепились в борта, и она медленно выкатилась из ямы. «Наконец-то вытащили», – подумал Залевский, хотя он ничего не видел, кроме множества облепленных грязью ног.
– Ну, сдвинулась! – Солдаты вытирали руки о траву.
– Порядком, однако, намолотило ребят!
– Крепко еще немец держится! – вздыхали они, закуривая.
– Крепко, если наша помощь потребовалась, – певуче пошутил Острейко. – Но стоит немцам увидеть, кто явился, как они сразу же бросятся врассыпную!
– Особенно если ты пугнешь их своей отвислой губой!..
Войтек подошел к водителю, тот как раз вылез из-под машины: проверял рессоры.
– Вы откуда, товарищи?
– Мы с переправы на Одре. Taм тяжелые бои… Все госпиталя переполнены. Спасибо вам!
Шофер тяжело влез в кабину и захлопнул дверцу.
Словно воз с высокой копной сена, покатил грузовик в призрачном лунном свете. Струйки больничных запахов растворялись в холодном аромате цветущих заливных лугов.
Предупрежденные водители огибали предательскую рытвину. Они дружески приветствовали солдат, с шиком крутя одной рукой баранку, а другой небрежно помахивая проходящей мимо колонне.