Потом капрал поудобнее устроился и перочинным ножом стал нарезать луковицу кружками.
Тепло разморило его. До него доносились знакомые голоса пререкавшихся друг с другом солдат. Одни советовали старому Голембе, чтобы он вскрыл бритвой волдырь на стертой ноге, другие хвалили примочку.
– Лучше всего козий жир! – послышался певучий голос вильнянина Острейко. – Он и заживляет и смягчает…
– Ну и что из этого, коли его нет.
Плыли облака, их тени скользили по фруктовому саду. Деревья тревожно шелестели, а обладатель губной гармошки по-прежнему выводил все ту же печальную мелодию, словно только ее одну и знал.
«Взвод – мой дом, а ребята – моя семья, – мысленно одернул себя Наруг, – поэтому держись, к счастью, у тебя есть то, ради чего надо бороться и жить».
В глубине двора рослый поручик Качмарек, прозванный солдатами «Познанцем», потому что ведро он называл по-тамошнему «бадьей», а про картошку говорил: «клубни», в нательной рубахе, закатав рукава, брился у колодца. Зеркальце, которое он прислонил к обломку кирпича, отливало серебром, словно в нем сосредоточился весь солнечный свет.
Солдат-радист в разрушенном доме настраивал на прием, так как попискивание морзянки то усиливалось, то совсем пропадало. Неожиданно он бросил наушники на стол и высунулся из окна.
– Гражданин поручик! Эти гады – где-то рядом. Их слышно так, будто они болтают прямо за стенкой.
Качмарек медленно выпрямился, смахнул мыльную пену с бритвы.
– Кто?
– Ну, швабы! Мешают принимать: ничего невозможно понять.
– Может, это русские? Ведь вся территория прочесана вдоль и поперек.
Радист склонился к наушникам, словно не доверял своему слуху. Нет, это были немцы. Они вели передачу с вызывающей наглостью, открытым текстом.
– Нет. Может, вы послушаете: я не понимаю, о чем они лопочут.
– Сейчас приду. – Поручик добрил кадык, плеснув водой, смыл остатки пены и, вытираясь полотенцем, вошел в разбитый дом.
Да, передачу вели немцы. Вызывали какого-то «Фауста», далее следовали целые колонки цифр. Их коротковолновый передатчик находился где-то поблизости, возможно, в том самом лесу, что темнел за лугами.
Один за другим прошли по дороге четыре грузовика, марки ГАЗ, в кузове каждого из них сидели запыленные солдаты. Они оборвали пение, когда машины въехали во двор. Вновь прибывшие стали соскакивать прямо в кусты. Стряхивая с себя пыль, они засыпали вопросами расположившихся на привале воинов.
Новое пополнение представляло собой некое веселое братство. Приезжие пытались завоевать всеобщее" расположение и угощали всех направо и налево сигаретами.
– Пополнение прибыло.
– Что-то командование торопится, – покачал головой Острейко. – Будет дело.
– Привет, старички! – крикнул стройный парень в высоких сапогах. – Ну, мы, кажется, вовремя поспели!
– Да, нюх у вас, что надо. Прибыли прямо к обеду.
– Надо бы на недельку раньше! Пригодились бы в Колобжеге. Тогда вы не спешили!
– Да оставь ты их, – махнул рукой Острейко. – Ведь это же сплошной молодняк! Наконец они получили то, о чем мечтали.
Однако те уже тесно обступили походную кухню, протягивая повару свои котелки.
– Чего вы толкаетесь, – отпихнул их Бачох, запетый тем, что ему не оказывают почтения, не уступают дорогу старому солдату. – Вас целую неделю голодом морили, что ли?
– Очень уж вкусно пахнет. – Збышек Залевский залихватски сдвинул козырек конфедератки. – Я вижу, вы себя балуете…
– Да, к гуляшу мы привыкли, – подтвердил Бачох, – на прошлой неделе тоже был гуляш…
– Был, да только из немцев, – вставил повар. – Ну, не толкаться, а то огрею черпаком.
– Пропустите, я для пана капрала. – Бачох заработал локтями.
– О, пан капрал завел себе холуя, – послышался чей-то насмешливый голос.
– Не умничай, – одернул его повар. – Кто не почитает капрала, пусть поцелует его, знаешь куда?! А лакированные сапожки ты прихватил на случай парада, а?
– Конечно. Я надеюсь побывать в Берлине, – заносчиво огрызнулся Залевский. – Раз уж мы пришли, то будет парад в Берлине. Ну, наливай, чего ждешь? – поторапливал он повара.
Но тот, опершись черпаком о крышку котла, спросил:
– А ты сам-то кто? Откуда будешь?
– Из Влох,[2] – с гордостью отозвался тот. – Ну, тех, что под Варшавой!
Повар плеснул черпаком ему в котелок подливки с кусками гуляша. Новобранцы разбрелись в разные стороны, пробуя жаркое и облизываясь. Война все еще рисовалась им веселой прогулкой бойскаутов, и только оружие, полученное ими, было настоящим. И настоящий был противник.