— Вам будут угрожать. Прошу вас, не поддавайтесь. Я и сам перед началом процесса получил десятки писем с угрозами. И их поток растет.
— А полиция куда же смотрит? — спросил один из свидетелей.
— Полиция развернула бурную деятельность. Ищет, подслушивает, следит за приходящей почтой, а может, и за мной самим. Но все, увы, безрезультатно. — Прокурор пожал плечами. — Австрия — свободная страна: вы можете писать что хотите, звонить, кому хотите! И все же, я верю, вы будете говорить правду.
Он пожал руку каждому из нас и ушел в кабинет председателя суда. Я хотел было сказать, что и мне уже угрожали, но потом подумал: зачем привлекать к себе внимание из-за пустяков, в конце концов, что такое пара телефонных звонков по сравнению с десятками и сотнями угрожающих посланий? С той лишь разницей, что прокурор Флик в Австрии у себя дома, а я за границей. А в чужой стране любой человек чувствует себя не в своей тарелке, даже если портье и горничная ему вежливо улыбаются, гардеробщик подает пальто, а швейцар услужливо распахивает перед ним двери.
Да, все оказалось гораздо сложнее, чем я предполагал. Может быть, лучше все же позвонить по телефону, который мне в Праге дал полковник Сова, и посоветоваться. Подожду, решил я. Раз уж не стал звонить в Вене, потерплю еще. А давать показания буду.
Я выступал последним из чехословацких свидетелей. Точно и правдиво рассказал австрийскому суду, как 2 мая 1945 года под эгидой Международного Красного Креста нам удалось проникнуть в Малую крепость, в каком состоянии мы нашли узников концлагеря.
До этого момента меня никто не перебивал. Но когда я стал подробно описывать ужасающее положение заключенных, стоило мне обвинить в этом не только Ройко, но и остальных эсэсовских головорезов-надзирателей — причем по меньшей мере двое из них все еще свободны и безнаказанно живут в Австрии (здесь я воспользовался фактами из секретных документов, с которыми меня перед отъездом на процесс познакомили в нашем Комитете безопасности), — тут же адвокат, а после недолгих колебаний и сам председатель призвали меня говорить только о том, что непосредственно касается Ройко.
— Свидетель, здесь не университетская аудитория, а перед вами не студенты, — произнес адвокат Бернат, притворно улыбаясь.
— Нас не интересуют гигиенические нормы и состояние здоровья заключенных, — заявил доктор Паммер. — Суд занимается исключительно делом Ройко. Сколько раз вам повторять? — добавил он раздраженно.
Я ждал этого момента. Но тут заметил, что просит слова прокурор Флик: он, конечно же, хотел помочь мне, но я сам, воспользовавшись своим правом, выразил резкий протест против такого ограничения моих свидетельских показаний.
— Я обращаю внимание высокого суда на тот факт, что я не был узником Малой крепости и не могу рассказать, как именно обращался Ройко с заключенными, но как врач-эпидемиолог я не могу не говорить о его вине и о причастности всех эсэсовских главарей к массовым убийствам и казням, к насаждению эпидемий сыпного тифа, свирепствовавших в концлагере и уничтоживших тысячи заключенных, а у остальных подорвавших здоровье! — Тут уж я действительно распалился, как обычно это бывало со мной в университетской аудитории. — Подчеркиваю, эти массовые убийства, истязания голодом и болезнями являются гораздо более жестоким преступлением, чем убийство в приступе гнева или сумасшествия!
Председатель сената нервно и раздраженно совещался с присяжными, адвокат встал с места и вполголоса, неистово жестикулируя, объяснял что-то одному из секретарей. И только прокурор Флик тихо сидел за своим столом, едва заметно улыбаясь. Потом он ободряюще подмигнул мне, подошел к председателю суда и перекинулся с ним парой фраз. Я услышал, скорее почувствовал, что он говорит обо мне, о моей работе в Индии и в Африке, до меня доносились слова: Гана, Аккра, Бихар-Пур. Наверное, прокурор напомнил о моем участии в экспедициях по борьбе с эпидемией холеры в Индии в 1950 году, оспы — в Гане в 1961 году. И откуда только Флик все это разузнал?
Председатель несколько раз кивнул, потом встал и во всеуслышание заявил, что, учитывая международный авторитет свидетеля и его крупные заслуги, суд принимает все его показания и в дальнейшем не станет его прерывать. Более того, показаниям доцента Горского будет придаваться особое значение. Судебное разбирательство переносится на завтра, на девять часов утра.