— Садитесь, — не вставая, предложил капитан Кепка майору и показал на противоположную лежанку. Он отлично говорил по-немецки, так как четыре года прослужил в Либерце и за это время перезнакомился не с одной девушкой-немкой.
Майор не стал садиться, но ему пришлось слегка согнуться в коленях — он был довольно высокого роста, и фуражка задевала жерди настила.
— Я протестую! — Он энергично поднял правую руку.
Капитан улыбнулся: в этом своем полуприседе немец выглядел довольно комично.
— Садитесь, так будет удобнее, — повторил он, продолжая улыбаться, — побеседуем.
Майор понял, чему улыбается Кепка, и сел, подавляя в себе злость.
— Я протестую самым решительным образом!
— Позвольте узнать: против чего?
— Против всего, — взорвался майор, — против нападения на коляску, против нашего похищения, против того, что нас так постыдно притащили в эти… в эти норы. Я категорически требую, чтобы нас немедленно отпустили!
Кепка глядел на него все с той же веселой улыбкой.
— Ты тоже садись, — сказал он Горану и подвинулся.
— Господин майор, вам следовало бы знать, что военнопленных или обменивают, или освобождают только по окончании войны, — обратился капитан к своему визави.
Немец нахмурил брови и наклонил голову, словно он плохо слышал.
— Я вас не понимаю, ведь мы не находимся в состоянии войны с вашей страной. Наоборот, мы с вами сотрудничаем. Доказательством может служить хотя бы то, что мы здесь находимся на лечении на вашем курорте. Я действительно вас не понимаю.
Капитан все еще улыбался. Вообще он охотно улыбался, как бы по привычке. Разобраться в шкале его улыбок умели лишь те, кто хорошо его знал.
— Ну-ну, вы же понимаете, я думаю, вы отлично понимаете, если же нет, то я постараюсь, чтобы вы поняли как можно быстрее. Вы находитесь на территории Чехословацкой республики, а это государство находится в состоянии войны с вами, как и наши союзники. Наши солдаты сражаются с вашей армией на востоке и на западе, а мы начали борьбу с вами и здесь, у себя дома. Ясно?
— Но ведь вы, вы не регулярная армия, вы… — Майор запнулся.
— …бандиты, — закончил вместо него Кепка. — Для вас мы бандиты. Но только у нас с вами разные словари. Мы партизаны, а вы для нас — оккупанты. Мы приняли такой способ борьбы, какой вы нам навязали.
— Повторяю, вы не имеете права…
— Имеем, имеем. И, кроме права, у нас есть сила. Короче, вы в наших руках. Будьте любезны принять это к сведению. Теперь можно и продолжать. Ваше имя?
— Это что, допрос? — вскинулся майор.
— Совершенно верно. И я бы вам посоветовал не молчать, а говорить правду, вам это пойдет только на пользу. Итак — имя!
Некоторое время майор упорно разглядывал свои руки, зажатые между колен. Затем поднял голову посмотрел в глаза Кепке.
— Ладно. Ганс Вайнер.
— На каком курорте вы лечитесь?
— В Корытнице.
— После какого ранения?
— Ранения? Почему ранения? Я ни разу не был на фронте.
— Странно.
— Что в этом странного?
— А то, — задумчиво сказал капитан, — что после пяти лет войны, после тотальной мобилизации, когда у вас призывают стариков и несовершеннолетних юнцов, мне это кажется странным, а вам нет.
— Не каждый может служить на фронте.
— Не может или не хочет, — утвердительно кивает Кепка. — Например, большие шишки или специалисты. — Но тут же до него доходит, что этого не следовало говорить вслух, и он поспешно задает следующий вопрос: — Сколько вам лет?
— Двадцать восемь.
«Ну что ж, я не очень промахнулся, когда дал ему лет тридцать», — думает Горан.
— Двадцать восемь — и уже майор? — искренне удивляется Кепка. — Не слишком ли рано?
— Смотря для кого, — отрезал немец.
— Видно, у вас влиятельные дядюшки, — поддевает его Кепка.
Майор отвечает пренебрежительной улыбкой.
— Чем вы занимались на гражданке? Или, может, вы профессиональный военный?
Этот вопрос несколько выводит пленного из равновесия. Он молчит, думает. Кепка внимательно наблюдает за ним, и ему кажется, что он затронул что-то важное. «Да, приятель, — думает он, — кабы знать, что ты за птица, тогда можно догадаться, чем ты здесь занимаешься».