— Я писатель.
Улыбка сползает с лица капитана.
— Писатель? — недоверчиво протягивает он и оглядывается на Горана. — Вот это номер, Лацо, ты слышишь? Выходит, ты взял в плен писателя. Что ты на это скажешь?
— А что тут скажешь? — Горан разочарованно разводит руками: кто мог знать, что такой чин окажется всего лишь писакой.
Капитан ловит себя на том, что невольно обращается к своим гимназическим познаниям в немецкой литературе, но имя Ганс Вайнер абсолютно ничего не говорит ему. «Осел, — тут же одергивает он себя, — когда ты заканчивал гимназию, эта звезда немецкой литературы был максимум в пятом классе».
— И что же вы написали?
— Точнее говоря, я бы только хотел написать.
— Так вы, собственно, собираете материал? — Кепка вглядывается в лицо майора, глаза его снова улыбаются.
— Писатель собирает материал постоянно, на каждом шагу, часто он подсознательно хранит в памяти увиденное, пережитое.
Внезапная мысль осеняет капитана:
— Для какой газеты вы пишете? Писатели ведь бывают военными корреспондентами.
Лицо майора выражает презрение.
— Я не был и не хочу быть военным или каким-либо другим корреспондентом. Кроме того, я ведь уже сказал, что не был на фронте, а информация о моих военных занятиях не представляет интереса.
— Ну а если она будет представлять интерес для нас? — Капитан переходит в лобовую атаку.
— Сомневаюсь. Послушайте, я не выдам никакой военной тайны, если признаюсь, что по желанию отца я получил образование архитектора, чтобы иметь, как выражался отец, верный кусок хлеба. В результате я попал в строительные войска и получил это звание. Я участвовал в сооружении Атлантического вала, который теперь уже взят, я строил кое-какие укрепления на Украине, которые теперь остались в тылу у русских…
— Видно, плохо строили, — ухмыльнулся Кепка.
— Возможно, — на удивление спокойно согласился майор.
— А что вы строите здесь, в Словакии, тоже какой-нибудь вал?
— Здесь я нахожусь на лечении.
— И что же вы лечите, разрешите спросить?
— Скорее вам бы следовало спросить, от чего я лечусь. — В глазах майора появилось какое-то странное веселье. — А я вам отвечу: в основном от иллюзий.
— Значит, от иллюзий, — с улыбкой повторил капитан. — Любопытно. А я-то думал, что на курорте лечатся после ранения. Или восстанавливают силы после лечения.
— И это тоже. Или вернее: это прежде всего. Как, например, в случае двух моих коллег, лейтенанта и старшего лейтенанта. Но существуют и исключения.
«А меня, любезный, прежде всего интересует твое исключение, — думает капитан Кепка, — в нем-то я и хотел бы разобраться». Но все дальнейшие вопросы не приближают его к цели ни на шаг. «То ли я такой неумелый, — сердится он в душе на самого себя, — то ли он такой хитрец; а может, мы имеем дело с какой-то своеобразной, довольно забавной, незначительной личностью, случайно попавшей к нам в руки, и звание майора ни на грош не увеличивает ее ценности».
— Ну, Лацо, что скажешь? — обращается он довольно растерянно к Горану, чувствуя, что топчется на месте. — Мне кажется, ничего больше из него не выжать.
Горан не совсем в этом уверен, хотя ему тоже ничего путного не приходит в голову. Все это время он внимательно следил за вопросами Кепки и соглашался с ними, они казались ему неглупыми, во всяком случае, ничего более умного ему самому не приходило в голову; при этом он не спускал с немца глаз, пытался найти щелку в его ответах, трещинку, в которую можно было бы вставить клин, — и тогда ударить… Невольно он сжал руки в кулаки. Ударить, выбить, выжать, выудить, выколотить из него. Им овладела бессильная злоба, но он тут же взял себя в руки. «Только этого не хватало, — с отвращением сказал он себе. — Не хватало потерять уважение к самому себе, уподобиться им. Бой есть бой, там действует правило: око за око, зуб за зуб или даже десять зубов за один — и это все нормально: чем больше ударов нанесет человек и чем они больнее, тем лучше. Но избивать беззащитного, отводить на нем душу, даже если это сукин сын и ничего иного не заслуживает, омерзительно, это не для меня».
— Я бы сначала взял в оборот тех двоих, а там посмотрим, — сказал он, подумав. — Потом можно снова взяться за него.
— Пожалуй, ты прав, — без особого энтузиазма согласился Кепка.
Но те двое, как очень быстро выяснилось, в самом деле были только ничтожными офицеришками, абсолютными нулями и как «языки» не имели никакой ценности. Лейтенант прибыл с Восточного фронта со сложным ранением ноги, старший лейтенант получил серьезное ранение в Нормандии. После длительного лечения в госпитале оба восстанавливали силы в Корытнице, а оттуда должны были отбыть в свои части. В Словакии они провели ровно два дня, этим объяснялась и та беззаботность, с которой они наняли коляску для загородной прогулки. По дороге в базовый лагерь, а главное, в самом лагере, когда они поняли, куда попали, они живо присмирели, куда девалась пренебрежительная надменность светловолосого арийца-лейтенанта, да и у старшего лейтенанта поубавилось шику, он явно поблек и приувял. Оба отвечали на вопросы с готовностью, добавляли подробности, о которых Кепка с Гораном не спрашивали, а в доказательство, что на курорте не успели даже толком осмотреться, выложили на стол документы с датами отъезда из рейха и прибытия в Словакию.