«Хроника» наложила существенный отпечаток на многие книги о войне и Национальном восстании, появившиеся вслед за нею в Словакии. Это отнюдь не означает, что другие писатели попросту копировали приемы П. Илемницкого. Но, подобно тому, как произошло с книгами Ю. Фучика и М. Пуймановой в чешской литературе, «Хроника» словно камертон задала определенную идейную и художественную высоту в воплощении темы, ставшей стержневой для современной словацкой прозы, поэзии и драматургии.
Начиная с середины 50-х годов для литературы Чехословакии, как к других социалистических стран, характерно особое повышение интереса к личности человека, его психологии, к философско-этическим проблемам, стремление к преодолению иллюстративности, чем были отмечены некоторые книги первых послевоенных лет. Точно сформулировал новые задачи литературы в ходе работы над трилогией «Поколение» В. Минач: «Помочь своему поколению ориентироваться сегодня, осознать, понять — почему мы такие, какие есть. Освещать те времена не фактографически — это уже было сделано, а в моральном и психологическом аспекте: почему и как менялось ощущение жизни. Разобраться в моральных ценностях, разрешить узловые проблемы нашего общества».
Такая тенденция остается ведущей для литературы Чехословакии о войне вплоть до настоящего времени.
Проявилась она во второй половине 50-х годов, если говорить о словацкой прозе, например, в повести «Площадь святой Альжбеты» словацкого писателя Рудольфа Яшика. Это трагическая поэма в прозе о любви, растоптанной войной. Печальная повесть о любви, чувстве светлом, лирическом, оборачивается гневным обличением темных сил фашизма. Спустя двадцать лет чешский прозаик Иозеф Кадлец в повести «Виола» также обратился к истории любви в годы войны двух молодых людей, которая оканчивается гибелью девушки. Каждый из писателей по-своему воссоздал драматическую ситуацию, когда о жестокость войны разбивается высокое чувство, но эти вещи объединяет стремление авторов показать за трагедией двоих трагедию всего человечества — ту трагедию, которую нес с собой фашизм.
Война выступает в произведениях чехословацких художников как враг всего самого светлого, возвышенного, человеческого — любви и музыки. Показательны в этом отношении публикуемые в настоящем сборнике рассказы О. Халоупки «Ода «К радости» и М. Зелинки «Соната для кленовой скрипки».
Подлинный гуманизм предельно конкретен, как любовь и ненависть, потому что вмещает оба эти чувства. «Науке ненависти» к фашизму, к захватчикам люди учились по «грамматике любви» к отчизне, к родному краю, к свободе и справедливости.
Рассматриваемая в целом литература Чехословакии о войне в значительной мере отражает главные закономерности всего современного искусства мира социализма. И путям художественного развития чешской литературы, естественно, во многом аналогична эволюция словацкой прозы на эту тему.
«Вновь и вновь, — писал один из руководителей восстания, выдающийся поэт Лацо Новомеский, — осознаем мы, какой живой, животрепещущей частью нашей национальной жизни остается и — верим — еще долго будет оставаться Словацкое национальное восстание… Оно сделалось чтимой традицией в жизни словацкого народа вообще и в социалистической его жизни в особенности». Отблеск партизанских костров озаряет страницы многих замечательных произведений словацкой литературы. Восстание стало настолько «чтимой традицией» для всей послевоенной прозы и поэзии Словакии, что последовательное рассмотрение наиболее значительных произведений о нем представляет собой, по сути, «малую историю» новейшей словацкой литературы.
Даже в самой краткой из таких «историй» неизменно отводится видное место роману «Стеклянная гора» (1954) и сборнику новелл «Часы и минуты» (1956) Альфонза Беднара. Дело в том, что с этих книг начинается новый этап в раскрытии темы восстания, а произведения, ставшие вехами в периодизации литературы, не забываются. А. Беднар был в числе первых словацких прозаиков, которые показали, что для подлинно художественного решения обозначающей конфликт формулы «человек и война» (а шире — «человек и история») нельзя обойтись без еще большего переноса центра тяжести на ее первую часть. Писатель ощутил необходимость дать не беллетризованную панораму восстания, а детально разобраться во внутреннем мире участвовавших в нем людей. Именно тогда происходил грандиозный сдвиг в общественном сознании словацкого народа, который обусловил не только избавление страны от фашизма, но и радикальные социальные перемены. Как всякий исторический процесс такого масштаба, сдвиг этот совершался далеко не просто и не гладко. Беднар не стал ограничиваться показом героев безукоризненных, без страха и упрека — и контрастно им противостоящих врагов, предателей. Его привлекла возможность изобразить драматичность судьбы тех, кто не сумел или не успел соразмерить свой шаг с поступью истории; заинтересовали натуры мятущиеся, «случайно» вовлеченные в могучий водоворот восстания, а также не выдержавшие испытания войной, оккупацией.