Грязнов закончил осмотр одежды, карманов убитого и предложил допросить свидетелей. Впрочем, насчет свидетелей — это уж слишком сильно сказано, если речь идет об одной свидетельнице, Александре Егоровне Звеньевой. Это была обыкновенная русская женщина в сером «лагерном» бушлате, сидевшая от нас метрах в пятидесяти на поваленном дереве вместе с замерзшим сержантом милиции, который хлопал себя перчатками по коленкам.
А мне было холодно и смертельно хотелось спать. Я чувствовал, что голова у меня, как новогодняя игрушка, завернута в вату. Я посмотрел на добродушное лицо тети Шуры, как она попросила себя называть, увидел ее красные щеки в ниточках лопнувших сосудиков, и мне стало жаль ее, так же, впрочем, как и себя. Она растирала обветренные руки, пытаясь согреть их.
— Так вот, товарищ милиционер, — обратилась она к Грязнову, но почему-то потом стала смотреть на меня, — когда толпа, значит, в электричку села… Выходят-то мало, все до Москвы едут, — пояснила она. — Я гляжу, значит, этот выходит… — Тетя Шура показала в сторону лесочка. — Оббил подошвы оземь, как чечеточку сделал, значит, ну и все. На ту сторону перешел он, и все. Я больше его не видела. А только прошла электричка, я слышу: ба-бах! Я так и присела… А потом милицию вызвала. Говорю: тут у нас путя подорвали, приезжайте скорее! Это я нарочно, чтобы они скорее приехали, — пояснила маленькая востроносенькая кассирша.
Здоровенный детина с сержантскими погонами, что сидел рядом на поваленном дереве, ударил резиновой дубинкой по ладони и поднялся:
— Вот я тебе штраф закатаю, тогда будешь знать, как ложные сведения давать, — пробурчал он хмуро.
— Ага, как же! — взвилась кассирша. — Штраф он мне закатает! Да ежели б не я, тут бы уже степь да степь кругом была, все бы ваши следы затоптали!
Сержант уже не рад был, что затронул тетку. К тому же чувствовалось, что он почему-то застеснялся меня с Грязновым.
— Да ладно тебе… — протянул он, собираясь уходить.
— Постой, сержант, — сказал я. — Через сколько времени вы были здесь? Когда оцепление выставили?
— Ой, они просто молодцы! — снова затараторила тетка. — Они уже почти через пять минут здесь были…
— Тетка Шура! — заорал вдруг сержант. — Ты что, теперь здесь одна за всех будешь выступать, да?
Тетка Шура испуганно зажмурилась и замолчала.
— Мы возле рынка стояли, — продолжал сержант. — Минут через пять, соответственно, и были на месте, если бы кто-то ждал этого, который подорвался, то просто не успел бы уйти: там, — сержант показал через перрон, — шоссе, все как на ладони. На электричке разве что… Так опять же нет, со стороны Москвы ничего не было. Я так думаю: он сам подорвался…
Я прилежно заносил показания в протокол, в хозяйстве потом каждая веревочка пригодится.
— Тетя Шура, — снова обратился я к своей тезке, — вы ничего не сказали про сумку.
— А не было у него никакой сумки, — тетя Шура удивленно посмотрела на меня, — он в пальто нараспашку, руки в бруки… Как на прогулке. А сумки никакой и не было…
Нам с Грязновым оставалось только переглянуться, а мой стажер, Олег Борисович, не замедлил просунуть свой нос между нами и показать мне свою испуганно-многозначительную физиономию, мол, он все понимает не хуже нас: на месте происшествия были найдены обгоревшие клочки синей нейлоновой сумки спортивного покроя.
Я посмотрел в ту сторону, где над трупом колдовал судмедэксперт Запорожец, и пожал плечами:
— Скорее всего, покойник торговал взрывчаткой, неосторожное обращение со взрывчатыми веществами, в частности с тротилом, чревато вот такими несчастными случаями… В общем, я уже замерз! — и я постучал ногой об ногу.
— А если серьезно? — нахмурился Грязнов.
— А если серьезно, то возникает несколько законных вопросов, например: как оказался молодой, хорошо одетый человек, якобы офицер, в дорогих осенних штиблетах, заметь — не в резиновых сапогах, в грязном и холодном подмосковном лесочке? Меня также интересует другой человек, который привез сюда синюю сумку: приехал он электричкой или на автомобиле? Приехал сам или его привезли? Он шел на встречу или с нее? Товар, то есть взрывчатку, он должен был передать кому-то или, наоборот, ему кто-то ее передал? И, наконец, самое главное: кто этот молодой человек с поджаренным лицом и развороченным животом, Самохин Александр Александрович?