– Я просто зашел взглянуть на лошадей, – объяснил Найгель. – Шел домой из паба...
Бобби кивнул. Найгель, как и большинство главных конюхов, принимал состояние лошадей близко к сердцу. Главный конюх заботится о лошадях не за страх, а за совесть, будто о родных детях, и, словно заботливая матушка, на ночь всегда проверяет, как деткам спится.
– Ты слышал колокольчик? – спросила Холли.
– Еще бы! – Найгель наморщил лоб. – Около дома. – Он помолчал. Что это было?
– Проверяем новую систему сигнализации, – сказал Бобби. – Чтобы знать, если кто-то зайдет Во двор.
– Да ну? – заинтересовался старый Найгель. – А что, неплохо работает!
Глава 4
Сигнализация действительно работала неплохо, но никто больше не явился, чтобы еще раз испытать ее. Я спокойно проспал всю ночь, не раздеваясь, готовый к битве – но битва не состоялась. А утром Бобби вышел и отвязал веревку, прежде чем конюхи пришли на работу.
Они с Холли составили список получивших "Знамя", и после кофе, когда стало совсем светло, я взял машину Холли и отправился беседовать с ними.
Но сперва, поскольку день был воскресный и было еще довольно рано, я объехал все почтовые отделения и газетные киоски в городе и в окрестностях и спросил продавцов, не случалось ли им два дня назад, в пятницу, продавать кому-нибудь большую пачку номеров "Знамени".
Все ответили, что не припомнят такого. В пятницу было продано не больше номеров "Знамени", чем в четверг. Ни в одном из почтовых отделений или киосков не заказывали лишних номеров, и везде даже остались непроданные номера. Разносчики развезли столько же газет, сколько обычно.
Значит, самый простой и естественный путь закончился тупиком.
После этого я отправился к торговцу кормами. Это был не тот, который снабжал кормами моего деда. На самом деле поначалу меня удивило, что все имена в списке Бобби были мне незнакомы. Хотя потом, поразмыслив, я понял, что ничего удивительного здесь нет. Бобби, разумеется, имел дело с теми же поставщиками, что и его дед; а заклятые враги, похоже, не желали иметь ни общего кузнеца, ни общего ветеринара – короче, ничего общего. Каждый боялся, что другой при любой возможности станет шпионить за ним. И оба были правы.
И ни один торговец кормами в Ньюмаркете, где содержится несколько тысяч лошадей, не удивится, что к нему звонят в дверь, несмотря на выходной день. Торговец, который помахал мне рукой окна офиса, примыкавшего к дому, был молод и одет с иголочки. С безупречной речью, какой учат только в самых дорогих колледжах, он решительно заявил мне, что задерживать выплаты недопустимо, что у него самого туго с деньгами и что отпускать корма Аллардеку в кредит он больше не станет.
Я передал ему чек Джермина Грейвса, на котором Бобби, как положено, поставил передаточную подпись.
– А-а! – Лицо торговца просветлело. – Что же вы сразу не сказали?
– Бобби надеялся, что вы все-таки подождете, как обычно.
– Извините, не могу. И впредь я буду требовать, чтобы мистер Аллардек платил наличными.
– Сумма в чеке значительно больше того, что он вам должен, – заметил я.
– Ах, ну да. В таком случае я буду поставлять Бобби корма, пока эти деньги не кончатся.
– Благодарю вас, – сказал я и спросил, не видел ли он того, кто принес ему номер "Знамени".
– Нет. А в чем дело?
Я объяснил, в чем дело.
– Это была широко задуманная враждебная акция. Естественно, люди хотят знать, кто подложил им такую свинью.
– А-а.
Он призадумался. Я ждал.
– Газету доставили в пятницу, довольно рано утром, – сказал он наконец. – И ее принесли сюда, в офис, хотя обычно газеты мне приносят в дом. Я получил ее вместе с деловыми письмами. Где-то в половине девятого.
– И она была раскрыта на странице, где печатаются всякие сплетни, и та заметка была обведена красным карандашом?
– Да.
– А вы не задумывались над тем, кто это мог сделать?
– Да нет... – Он нахмурился. – Я решил, что кто-то хочет оказать мне услугу.
– Хм, – сказал я. – А вы вообще выписываете "Знамя"?
– Нет. Я получаю "Таймс" и "Спортивную жизнь".
Я поблагодарил его и ушел. Отнес выигранные Холли деньги водопроводчику. Тот очень обрадовался и ответил примерно то же, что и торговец кормами.
Он нашел "Знамя" на коврике у двери около семи утра. Кто его принес, он не видел. Мистер Аллардек задолжал ему за починку водопровода еще с лета, и, надо признаться, он позвонил ему и пригрозил обратиться в суд графства, если тот немедленно не заплатит. Выписывает ли он "Знамя"? Выписывает. В пятницу ему принесли два номера.
– Вместе? – спросил я. – В смысле они оба лежали вместе на коврике у двери?
– Да.
– Один на другом?
Он пожал плечами, подумал и сказал:
– Насколько я помню, тот, где была статья, обведенная красным, лежал снизу. Странно, я сперва подумал, что это почтальон принес два номера. А потом увидел выделенную заметку и решил, что кто-то из соседей хочет меня предупредить.
Я сказал ему, что из-за этой истории Бобби оказался в очень тяжелом положении.
– Да уж, наверно! – Он фыркнул. – Платить-то никто не любит. Вот когда у них трубы полопаются, деньги сразу у всех находятся. Как подморозит хорошенько...
Я заехал еще к трем кредиторам, указанным в списке. Поскольку им еще не заплатили, они разговаривали со мной более резко и не горели желанием помочь, но общая тенденция была все та же. "Знамя" доставили до того, как появились почтальоны с утренними газетами, и никто не видел, кто его принес.
Я снова отправился на почту и спросил, во сколько обычно почтальоны начинают разносить газеты.
– Газеты привозят около шести. Мы раскладываем их по пачкам, и почтальоны начинают их развозить около половины седьмого.
– Спасибо, – сказал я.
Мне кивнули.
– Не за что, заходите еще.
Как видно, операция была проведена чисто и с полным соблюдением конспирации. Это встревожило меня еще больше. И я отправился к своему деду, в тот дом, где я вырос: большой дом, окрашенный под кирпич, с карнизами, похожими на забавно вздернутые брови, поверху натянута колючая проволока.
Когда я въехал во двор, там никого не было. Все лошади оставались в денниках, и обе половинки дверей были закрыты, потому что день стоял холодный. Это был последний день сезона гладких скачек, и потому никто не выезжал на Поле тренировать лошадей. "Зимовка", как всегда называл это мой дед, уже началась.
Я нашел его в офисе. Он сосредоточенно печатал письма. Видимо, очередной секретарь снова ушел от него, не выдержав вечных придирок.
– Кит! – воскликнул он, на секунду оторвавшись от своего занятия.
– А я и не знал, что ты зайдешь! Садись, выпей чего-нибудь. – Он махнул худой рукой на стул. – Я сейчас. Проклятый секретарь сбежал. Никакого уважения к старшим, совершенно никакого!
Я сел и принялся смотреть, как он колотит по клавишам в два раза сильнее, чем это необходимо. Я вновь ощутил восхищение перед ним и ту несколько преувеличенную любовь, которую всегда к нему испытывал.
Больше всего на свете мой дед любил лошадей. Бабушку он тоже любил. В ту зиму, когда она умерла, он на некоторое время замолчал, и в доме воцарилась тишина, такая непривычная после того, как они с бабушкой столько лет орали друг на друга. Правда, через несколько месяцев дед начал орать на нас с Холли, а когда мы уехали – на секретарей. При этом он был вовсе не злой.
Он просто стремился к идеалу и не хотел мириться с тем, что мир несовершенен. Мелкие неурядицы сердили его, поэтому он большую часть времени пребывал в раздражении.
Дед кончил печатать и встал. Мы с ним были одного роста. Дед был сед как лунь, но держался прямо и подтянуто. На нем была рубашка, галстук и отлично скроенный твидовый пиджак. Мой дед не терпел небрежности ни в привычках, ни в одежде, ни в манерах. Конечно, он был одержимым; но, вероятно, именно это и приносило ему успех : в течение почти шестидесяти лет.