— Вы! Встаньте перед судом, — сказал капрал Баттилане.
Дальше произошла мимическая сцена. Баттилана пересек комнату, предъявил удостоверение. Военный просмотрел его, швырнул на стол, выпрямился, вытянул вперед голову, поднял подбородок и замер в угрожающей и несомненно неудобной для него позе. Женщина взяла и просмотрела удостоверение, взглянула на Баттилану, тряхнула головой. Тут к мимике присоединились голоса (правда, едва слышные). Баттилана возмутился, потребовал объяснений. Военный пренебрежительно перебил его, женщина о чем-то спросила. Как Гусман ни напрягал слух, он едва разбирал отдельные слова: проезжий, железная дорога, Лансеро, компаньон. Баттилана вернулся на место, явно растерянный. Гусман подумал: «Сейчас возьмутся за меня». Хотел было спросить у Баттиланы, каково ему пришлось, но вспомнил о Карлоте и не захотел с ним разговаривать.
— Вы! — приказал ему капрал.
Наверное, из-за того, что судьи смотрели на него, расстояние до стола показалось ему бесконечным. С ним не поздоровались, и он тоже не стал здороваться.
— Место жительства? — спросила женщина.
После минутного замешательства он ответил:
— Буэнос-Айрес.
— Вид на жительство?
Он смотрел, ничего не понимая. Женщина раздраженно повторила:
— Отвечайте, есть у вас вид на жительство или нет? Другой какой-нибудь документ?
— Предупреждаю, надзирательница, я не расположен изучать еще одно удостоверение, — проворчал полковник.
— Еще бы, полковник. Знаете? — объяснила надзирательница. — Я сперва подумала, что он говорит о каких-то своих заверениях.
— Я сбегаю к машине, — предложил Гусман, подумав, что нечего ему особенно распинаться перед ними. — В машине у меня военный билет.
— Браво. Вы превзошли наши ожидания, — заявил полковник, и тут же проревел: — Лопнуть можно!
Женщина, вперив в Гусмана свой холодный взгляд, добавила:
— Не так мы глупы. Без нашего согласия не ускользнет никто. Что вы задумали?
— Я арестован? — возмутился Гусман. — Отвечайте, я арестован?
— Что вы задумали? — повторила женщина.
— Провести ночь в гостинице «Испания», в Рауче, — ответил Гусман, — и если дорога подсохнет, посетить завтра одного клиента в Аякучо, за речкой Эль-Пердидо.
— Хватит, — повысив голос, приказал полковник. — Что они задумали, эти двое, надзирательница Каделаго? Запутать нас? Провоцировать нас?
Надзирательница посоветовала:
— Не берите на себя слишком много, полковник. Они заботятся о своей шкуре.
— А я о своем терпении. Знаю, я снова впал в субъективизм, но все, даже наша добрая воля, имеет предел.
— Откровенно говоря, полковник, — возразила разгневанная надзирательница, — я этим двоим благодарна. Идет следствие, поймите, идет следствие. Если завтра кто-нибудь явится проверить наши действия...
Теперь возразил полковник:
— Хорошенькое дело.
— А почему бы нет, полковник Крус? Кто может быть уверен в себе? Мое правило — прикрывать тылы. Если завтра кто-нибудь явится с наилучшим намерением нас угробить, мы оба будем прикрыты; отказ от сотрудничества не оставляет повода для толкований.
— Кара всегда одна.
— К тому я и веду. Прибавьте, что мы не тратим зря довольствие, не занимаем помещение, не обременяем персонал. А мертвецов кто заставит выступить против судей?
— Приговор, — сдался полковник.
Надзирательница подняла руку, разжав ее: на стол упала связка ключей. Полковник приказал:
— На скамью!
Он сказал не «на табурет», а «на скамью». Подсудимых? Гусман вернулся на место, еле передвигая ноги. Сел и почувствовал, как придавила его усталость. Он постарался прийти в себя, понять свое положение, обдумать план защиты, даже бегства. Посмотрел на Баттилану: тот не выглядел ни усталым, ни пришибленным; он не сводил глаз с надзирательницы. А у Гусмана глаза слипались. Он решил, что, закрыв их, сможет все лучше обдумать, и вспомнил высокую белую колонну или, вернее, увидел темную улицу, разделенную надвое арками, в центре которой высилась эта колонна, увенчанная статуей. Какое-то таинственное внутреннее чувство влекло его к этому видению, тревога не унималась. Он узнал колонну: памятник Лавалье[3]. Когда же он был на площади Лавалье и какие воспоминания с ней связаны? В ответ он подумал: «Уже давно никаких». И тут же понял, что столь отчетливая картина явилась ему не в воспоминаниях, а во сне. Он стал внушать себе: «Никакой расслабленности. Каждая потерянная даром минута...» Мысль свою он не закончил, потому что увидел два высоких, хилых, бесцветных эвкалипта перед неровным рядом старых домов. «А это откуда взялось?» — спросил он себя в тоске, словно от ответа зависела его жизнь. И сразу опознал место. «Площадь Консепсьон, если смотреть с улицы Бернардо де Иригойена». Он понял, что новый сон на мгновение вернул его в Буэнос-Айрес, в свободную жизнь. Проснувшись, он не сразу пришел в себя. Теперь перед глазами у него был кожаный ремень и зеленоватая форма. Он взглянул вверх. Полковник, улыбаясь, смотрел вниз.