Очнулся Николай в тюремной больнице — почему‑то их не стали добивать на месте, не увезли в родовые пыточные. Просто оставили умирать в каменном крошеве, под завалом из булыжников и арматуры. Новость подарила надежду — 'Древичи' своих не бросали, а значит, скоро их должны были вытащить, перевезти на родину, обеспечить целителей и протезирование. Страшно жалко было ноги и очень тревожила непослушная рука, но были бы деньги — и это тоже можно было решить.
От них отказались. Какая‑то большая политика, связанная со сближением двух империй. Не было 'Древичей' в Японии, не было отряда Николая Роскова, а были бандиты, допустившие разбойное нападение на аристократа из Великого рода. Наказание — гнить до смерти в сыром карцере местной тюрьмы, приговор назначен и приведен в исполнение. Год в заточении поставил крест на восстановлении ноги, полностью отказала левая рука. Добавился надсадный кашель и отек на ноге — здоровой. Забавно, но новая болезнь его спасла. По неведомому перекосу мозгов местных, они старательно лечили даже таких приговоренных, как он — чтобы вновь закинуть в камеру и продлить агонию. В санблоке удалось зацепиться языками с санитаром — индусом. Английский, приправленный языком больших денег, помог сблизиться и наладить отношения, а ключ — пароль от одного из анонимных счетов и вовсе сделал их близкими друзьями — достаточно близкими, чтобы направить письмо от Николая курьером в далекий Верхний Новгород.
Николай заказал 'Древичам' собственное спасение — комплекс мер с эвакуацией из режимного заведения на одну персону и перевозку домой. В письме очень рекомендовалось дать ему солидную скидку, но не было ни единой угрозы и бранного слова. Скидку дали.
Тем не менее, операция обошлась в большую часть отложенных на пенсию средств, остаток же их ушел на лечение — да и то не хватило. Из частной клиники выходил калека с перекрученной энергосистемой тела, неспособный ныне ни на что более, чем сметать порывом ветра листья и снег. Так появился в интернате дворник и сторож — в одном лице. Тут кормили, была постель (своего жилья не было, а квартиру родителей занял младший брат с семьей), не спрашивали о прошлом и предпочитали не замечать те дни, когда Коля нажирался водкой в хлам, пытаясь заглушить страшную боль во всем теле, приходившую с каждой резкой сменой погоды. В другом месте давным — давно бы вышвырнули… А тут была даже женщина… На которую он бы раньше и не посмотрел. Сейчас планка изрядно упала, на самое дно, как и вся его жизнь — так что рад был и такой. Жизнь встала в размеренную колею и неторопливо покатила, съедая день за днем. До сегодняшнего дня.
Сердце лихорадило, отдавая высоким пульсом в виски, ладонь правой руки покрылась потом — оттирай не оттирай о джинсы, все без толку. И даже в онемевшей руке будто бы постреливало огненными искрами от напряжения. Последний раз с ним такое было давным — давно, когда Цель, пьяная до изумления, решила выползти из‑под брони танка и отлить у недальних кустиков. И Николай, тогда еще всего неделю, как 'дружинник', торопливо выставлял рамку прицеливания, чтобы не упустить свой Шанс.
Сейчас торопиться было некуда, но как объяснить это разошедшемуся воображению, подгоняющему тело идти еще быстрее? Сложно оставаться спокойным, когда тот самый Шанс с большой буквы, что нынче выглядит до крайности обиженным ребенком, сам приходит к тебе — вот так вот буднично, занимая соседнюю койку.