Тома и Гийом не имели возможности спокойно поговорить из-за того, что сначала тяжело болел один, а сразу за ним другой. Потому этим вечером Билл принялся расспрашивать Тома обо всём, включая его сны. На самом деле, находясь в бреду, Дювернуа непрестанно что-то говорил и, то и дело вскрикивая. В связи с этим Билл вспомнил одну из первых ночей, что они провели на постоялом дворе, когда он проснулся от того, что Том надрывно закричал его имя во сне, после чего и сам проснулся, тяжело дыша и всхлипывая. Тогда Билл ласково обнял дрожащего юношу, и снова уложил рядом, успокаивающе поглаживая по голове, и наутро оба забыли о ночном происшествии. Вспомнив об этом, Билл хотел расспросить Тома о снах, потому что тот спал всегда очень беспокойно.
***
Нарцисс проснулся с первыми петухами, и сладко потянулся, обнаружив себя в тёплых объятиях спящего Тома. Зарево восходящего в ясном небосводе солнца мягко освещала их жилище, где они напоминали двух диких голубочков в гнезде. Развернувшись, Билл уже по обыкновению стал рассматривать любимые черты, грустно отмечая, насколько бледен Том, и как заметно впали щёки. «А ведь доктор сказал, что его нужно хорошо кормить…». Напоследок проведя кончиком языка по безупречной линии губ, он поднялся с кровати и, накинув коричневую шерстяную куртку, покинул пределы гнезда, отправляясь к колодцу. Шёл ноябрь, и ранним утром тело окутывала ощутимая прохлада, предвещавшая скорое наступление зимних месяцев, хотя днём всё ещё было очень тепло. Ступая по покрытой росой траве, Билл размышлял о том, что за невидимая преграда стоит между ним и слепым арфистом, отчего тот не позволяет ему быть ближе? Гийом вполне отдавал себе отчёт в том, что его желания в отношении Дювернуа отнюдь не детские, и когда они остаются наедине, его фантазии заходят очень далеко, а в них он уже давно отдавался Тому полностью. Собственного наслаждения было недостаточно, слишком хотелось доставлять его ослепительно-прекрасному созданию, что так упорно держало оборону, ощущать, как разливается внутри его удовольствие, слышать его стоны, видеть его лицо в эти сладкие мгновения…
Уже когда Билл возвращался к себе, ему встретился граф, который сообщил, что сегодня прибудет его близкий друг, некий виконт де Тресси, и если Гийом уже здоров и может подниматься с постели, то было бы неплохо устроить особенный приём – сначала Тома настроит на нужный лад своей игрой, а затем все с удовольствием послушают сонеты в исполнении Беранже, под аккомпанемент клавесина, на котором будет играть Кларисса. Отдав эти распоряжения, де Роган удалился, довольный предстоящим красивым вечером, оставив Нарцисса в полном замешательстве. Беда была в том, что каждый артист лотарингского дома знал Шекспира наизусть, что говорить о сонетах — возвышенные английские стихотворения были слабостью Станислава I, но Билл никогда не был там, и теперь не знал, что ему делать. Когда он немного приукрасил свои заслуги, обман казался совершенно невинным, но теперь пришлось задуматься о том, что если по случайности сюда приедет кто-нибудь из Лотарингии, то не избежать ему разоблачения, и больше всего ему не хотелось, чтобы обо всём догадался Том. Он не представлял, что ему делать – вечером должно читать стихи перед гостями, а он не знал ни единой строки!
Вернувшись наверх, Билл прилёг обратно на мягкую перину, забираясь под тёплое покрывало, чтобы прижаться к горячему телу под ним. Том глубоко вздохнул, приоткрыл глаза и улыбнулся, почувствовав холодную ладонь на своей груди.
— Почему такой холодный? – тут же обеспокоился он – Билл болел совсем недавно.
— Ходил умываться к колодцу, — пряча лицо в растрепавшихся русых волосах, Гийом принялся целовать его шею, в надежде окончательно пробудить Тома не только ото сна, но и от ненужного воздержания, однако не добился ничего, кроме того, что распалился сам, вдыхая дурманящий запах тёплой кожи.
Позавтракав на кухне свежим пшеничным хлебом и молоком, которые граф приказал давать им в любом количестве, молодые люди вернулись к себе, чтобы подготовиться к музыкальному вечеру. Солнце весело светило в круглое окошко чердака, и пока Том самозабвенно перебирал струны своей кельтской спутницы, Билл сидел молча, всё так же любуясь водопадом светлых волос, переливающемся в полуденных лучах.
— Что-то не так? – внезапно остановившись, Дювернуа повернулся к Биллу.
— Да. – после недолгой паузы ответил Нарцисс и тяжко вздохнул, — Я не помню сонет. Я редко их декламировал и уже всё забыл. И вот сегодня граф хочет, чтобы я прочитал их перед гостями, а что мне делать, когда любой лотарингский уличный шут знает их!
— Я их знаю, — серьёзно ответил Тома, — и я могу тебе напомнить, если ты их знал, то сразу вспомнишь, и сможешь достойно прочитать сегодня.
— Ты их знаешь? – растерянно переспросил Гийом, с надеждой глядя на арфиста, но тот лишь грустно усмехнулся в ответ – неужели Билл считает его таким невежественным?
*Alizbar – Out of Time Fairytale* http://youtu.be/aMxEHbUPLO8
Целый день юноши были увлечены разучиванием мелодичных стихов, и Билл едва скрывал своё восхищение и удивление тому смыслу, что в них обнаружил – это бы выдало то, что прежде он не был знаком со словами. Однако было то, чем не восхититься он не смог, и сердце трепыхалось, и руки дрожали — Тома пел. У него был высокий, красивый голос, от которого тело пробивало дрожью, и хотелось слышать этот голос вечно. Он пел с закрытыми глазами, вторя мелодии на арфе, и Гийом с уверенностью мог сказать, что прекраснее пения доселе он не слыхивал.
«Фиалке ранней бросил я упрек:
Лукавая крадет свой запах сладкий
Из уст твоих, и каждый лепесток
Свой бархат у тебя берет украдкой.
У лилий — белизна твоей руки,
Твой темный локон — в почках майорана,
У белой розы — цвет твоей щеки,
У красной розы — твой огонь румяный.
У третьей розы — белой, точно снег,
И красной, как заря, — твое дыханье.
Но дерзкий вор возмездья не избег:
Его червяк съедает в наказанье.
Каких цветов в саду весеннем нет!
И все крадут твой запах или цвет».
Зачарованно глядя на поющего арфиста, Билл с горечью думал о том, что его прекрасный возлюбленный даже не подозревает, что именно так он, Билл, и выглядит. Но окончив куплет, Тома тихо произнёс:
— Ведь у тебя тёмные волосы?
Беранже только кивнул, и в следующее мгновение уже покрывал лицо Дювернуа короткими, тёплыми поцелуями, гладил по голове, и нежно шептал на ухо, что он такой, каким Том его себе представляет.
— Как это?
— Но ведь ты… я хочу быть таким, каким бы ты хотел меня видеть. – просто ответил Нарцисс, запуская тонкие пальцы в пышные волосы Тома. Заставляя того задуматься – ведь он и вправду, столько раз пытаясь представить себе внешность Спасителя, даже не думал о том, каким хотел бы его видеть.
— Какого цвета твои глаза? – вздохнул Том, не отрываясь от сладко пахнущей шеи Билла, которая – он был уверен – такая же белая, как те самые лилии.
— А какие ты хочешь? – засмеялся Гийом, уже нацелившись на приоткрытые губы Тома, когда тот оторвался от его плеч.
— Если… если чёрные волосы, то глаза непременно карие! – задумавшись на миг, ответил арфист.
— Так и есть, ангел мой, всё так и есть.
— Билл? – Дювернуа крепко сжал ладони Гийома в своих, и тот почувствовал, как дрожат всегда прохладные руки.
— Что? – прямо в губы выдохнул Нарцисс.
— Je t’aime.
Дыхание перехватило у обоих. У Билла – от неожиданности, а у Тома – от страха. Вдруг его возлюбленный не готов был услышать это, а может, в его сердце не найдётся ответа, и тогда…? Тогда придёт конец, и арфист понимал это очень хорошо, тогда уже наверняка не осталось бы смысла жить дальше. Он был готов пойти и утопиться в реке, если Гийом оставит его после этого признания. Перешёл границы, не смел, оскорбил. Боль и страх настолько сковали его сознание, что он даже не сразу услышал, как зовёт его Билл.