— Я не могу. Я должен чувствовать твоё желание, а оно.… Зачем тебе это, Гийом?
— Я люблю тебя!
— Я знаю. Но не хочу, чтобы ты вскоре пожалел об этом… — тихий голос Дювернуа дрогнул, а в мутных глазах блеснули слёзы, в следующий миг упавшие на щёки Нарцисса, который и сам был готов разрыдаться.
— Нет, Том! Я всё знаю, и я не пожалею. Я люблю тебя несмотря ни на что, и буду любить! И да, ты прав, я… но я хочу, чтобы ты знал, что ради тебя я согласен на всё, и мне неважно, что с тобой на самом деле. Я только твой, Тома, как бы ни было…
— О чём ты говоришь? – всё же выпутавшись из кольца удерживающих его рук, Том прервал пылкую речь Нарцисса, который сам не заметил, как заплакал.
— Том, я всё знаю, но это ничего не значит, — утирая слёзы, Беранже поднялся и сел рядом, — Я не смогу без тебя…
— Что ты знаешь?! – воскликнул Том.
— О… Том, я знаю, о твоей болезни, я всё решил. Ты не обязан был рассказывать мне об этом, и ты всегда удерживал меня от близости, и я понимаю почему, и не держу за это обиды. Но…
Дювернуа молчал какое-то время, пытаясь понять, к чему же клонит Билл, и сразу же вспомнился вчерашний вечер, де Тресси, их разговор.
— Так он всем сказал… О Дева Мария…
— Нет-нет, де Тресси ничего не говорил, я сам… я нечаянно услышал, когда выходил во двор, я не подслушивал… — затараторил Беранже, наблюдая за тем, как Тома вмиг побледнел, поднявшись с постели, и молча кусая губы, отошёл в сторону окна, — я волновался, как ты дошёл, и лишь хотел удостовериться, что с тобой всё хорошо, как вдруг услышал несколько слов, ты ведь…
— И ты поверил, – утвердительно произнёс Тома, — поверил, что я болен. Поверил в то, что я мог так мерзко тебе лгать, подвергая опасности твою жизнь. Поверил в то, что ничего для меня не значишь! – уже прокричал он, и развернувшись к Биллу лицом, заставил того сжаться – настолько пронзительно острым был его взгляд, выражая только боль и глубокое разочарование. Беранже неосознанно прикрылся простыней, хотя это было ненужно, Том не видел.
— Но ведь…
— Молчи! – арфист ринулся к дрожащему пуще прежнего Нарциссу, и, упав на колени, нащупал его холодные пальцы в складках ткани. – Чем ещё должен был я заслуживать твоё доверие, Гийом? Что ещё делать? Кем стать? – Тома самого трясло, и по пылающим щекам скатывались крупные слёзы, — Я не смел притронуться к тебе, ибо нет оправдания грубой похоти, направленной на предмет любви! И я был глуп, полагая, что это очевидно и понятно. Прости. Что я ещё могу сказать? Я пользуюсь простым трюком, потому как все эти напыщенные мелкие дворяне глупы и невежественны. Они даже не знают, как должен выглядеть больной люэсом человек, потому что безбожно просыпали уроки своих репетиторов. А что делать мне, когда я не могу ни убежать, ни усмирить обидчика? Или позволить повторять это снова и снова, пока действительно не заражусь и не скончаюсь от гнойных ран? Меня некому защитить, остаётся хитрость… да простит меня моя покойная мать, благороднейшая женщина. Ведь даже ты не смог бы сделать ничего, а я не могу пережить этого ещё раз.
Оба молчали. Арфист, спрятав лицо в ладонях, сидел неподвижно у ног легкомысленного существа, которое боготворил всем сердцем, а оно само боялось произнести хоть слово, дабы не усугубить всё. Последние слова Тома произнёс с такой горечью, что Беранже почувствовал себя трусливым ничтожеством — «Не смог бы» звучало как: «Не стал бы». И он не был уверен, что любимый не прав.
— Я думаю, бесполезно пытаться теперь всё вернуть. Твоё призвание – это великолепие и роскошь королевского дворца. Ты должен блистать и заниматься искусствами, Гийом. Я не держу тебя, и от обещаний ты свободен. Тебя винить за недоверие не буду, но одно запомни: я тебя любил и никогда не причинил бы зла.
ТВС
__________________________________
примечания:
В главе использованы сонеты У.Шекспира
* — старое название сифилиса.
** — имеется в виду версальчкая оранжерея.
*** — своеобразное заведение (по сути, публичный дом) созданное маркизой для Людовика XV.
========== Часть І. продолжение 5 ==========
В том внешнем, что в тебе находит взор,
Нет ничего, что хочется исправить.
Вражды и дружбы общий приговор
Не может к правде черточки прибавить.
За внешний облик - внешний и почет.
Но голос тех же судей неподкупных
Звучит иначе, если речь зайдет
О свойствах сердца, глазу недоступных.
Толкует о душе твоей молва.
А зеркало души - ее деянья.
И заглушает сорная трава
Твоих сладчайших роз благоуханье.
Твой нежный сад запущен потому,
Что он доступен всем и никому.
(У.Шекспир, сонет 69)
POV Author:
- И сколько же мы потеряли, позвольте узнать?
- Ваше Величество…
- Я должен повторять свой вопрос? Вы – маршал и должны знать всё! Не думаете ли вы, господин дю Плесси, что гибель генерала Жонкьера служит оправданием вашему поражению при Карнатике?* Сведения из адмиралтейства поступают ко мне несколько иные, а вы, милейший Ришелье, изволите держать меня за глупца.
- Ну что вы, Ваше Величество!
- Цифры!
- Без дюжины три сотни. Остальные взяты в плен.
- А флот?
- Бой ещё не окончен, Ваше…
- Молчать!
Король бушевал ещё с ночи. Созвав совет, в который входил маршал Франции, Луи дю Плесси, герцог де Ришелье*, министр тайной службы де Брольи, адмирал де Бофор и другие важные персоны, Людовик XV требовал у них объяснений, почему битва при Тиручирапалли, в индийской Карнатике, была так позорно проиграна англичанам, с их малочисленной армией и командующим-дилетантом. Ведь это был даже не Джордж Ансон, прославленный лорд-адмирал Англии*, который вёл бои с испанцами за новые земли на западном полушарии. Беспокойство Его Величества было совершенно обоснованным, ведь времена Новой Франции останутся в прошлом уже через десять лет. А пока, в момент её расцвета в Новом Орлеане и Луизиане, пушки гремели в Персидском море, у берегов Индии. Раздражение короля усиливалось ещё и деланным спокойствием маршала Ришелье, который умалчивал о разгроме на Востоке, по прежнему получая содержание на тысячу солдат, в то время как в живых из них оставалось не более трети. Сегодняшнее собрание Людовик начал с угроз и потребовал назначить расследование, но суперинтендант финансов де Бриссак принялся причитать о том, что работы, ведущиеся в Версале, и последние празднества потянули слишком большие расходы, чем вывел короля из себя ещё больше.
- Ваше Величество! Маркиз де ля Пинкори просит вашей аудиенции! Говорит, что он к вам с подарком.
- Я занят, Гастон! И не спал с трёх часов ночи. Передайте маркизу, чтобы ждал в оранжерее! - недовольно скривившись, король обвёл тяжёлым взглядом сидевших за круглым столом министров, после чего тихо добавил, - И пусть принесут анжуйского, из старых.
Когда дворецкий скрылся за дверями, король быстро закончил совещание, отпустив всех, кроме де Брольи, которому собирался дать несколько важных поручений, относительно герцога Ришелье.
<***
- Ваше Сиятельство! Его Величество велел ожидать его в саду!
Слова дворецкого Гастона были обращены к Александру-Этьену и его юному спутнику, стоявшим у окна в приёмной. Белокурый танцор Андрэ выглядел немного иначе, чем когда попал сюда в первые – одетый по последней моде, которая подчёркивала его изящество и стройную осанку, он более не казался таким робким и неуверенным, как в свой первый день в Версале. Всего неделя, проведенная в Париже с маркизом, превратила робкого лилльчанина в яркого представителя эпохи, в которую они жили. Утончённые манеры и агрессивная чувственность будто дремали в крови Андрэ, но пробуждённые умелым подходом Александра, вырвались наружу, словно магнитом притягивая взгляды. Стоило молодым людям появиться во дворце, как тут же коридоры зашелестели шёпотом придворных. Проходя по Зеркальному залу, они заставляли оборачиваться, как прекрасных дам, так и их кавалеров. Походка Андрэ была плавной, и вместе со своим отражением в начищенном до блеска полу, он напоминал лебедя, скользящего по глади озера. Белого лебедя. А его покровитель, Александер-Этьен - орла, охраняющего хрупкую птицу. Маркиз с гордостью поглядывал на своего юного спутника, уже предвкушая реакцию короля на его старания. За несколько дней он хорошо потрудился над внешним видом своего подопечного, и был доволен результатом. Немного лести, немного правды, и новый танцор, а по совместительству новый обитатель Оленьего Парка, готов! Для маркиза, немало повидавшего в своей жизни прелестников и прелестниц, Андрэ был очередным товаром. Дорогим и редким, но товаром, в то время как юноша был поглощён мечтами, полагая, что ему так быстро улыбнулась фортуна и, конечно же, теперь он будет любовником красавца-маркиза, будет получать его комплементы, ласки и подарки каждый день. Это ощущение заставляло его чувствовать себя увереннее, и теперь, ожидая королевской аудиенции на одной из лавочек в оранжерее, и ловя на себе заинтересовано-завистливые взгляды, он сиял, как солнце, то и дело поправляя пряди роскошных волос, которые не стал ни обрезать, ни прятать под парик.