— Чем же?
— Кто, как не безумец, стал бы спасать незнакомого человека, не боясь быть погребённым под горящими обломками?
— Но…
— Об этом я и говорю. — не дал договорить Биллу Томá, и нащупав его руку, крепко сжал холодными пальцами, — Я не могу вас отблагодарить, у меня теперь даже нет моей арфы, всё сгорело…
— Арфа?
— Кельтская. Я не расставался с ней.
— Но как вы играли на ней? – Билл испугался, что мог обидеть, и добавил, — Простите, я удивлён, что…
— На ощупь.
Молодые люди устроились вдвоём на своём соломенном ложе, и если Тома уснул почти сразу, его спаситель ещё долго ворочался и не мог сомкнуть глаз. В мыслях до сих пор звучали, и смешивались в одно, слова чуднóго прорицателя, который сообщил о каком-то сверхважном событии, крики толпы, мольбы старухи спасти слепого мальчишку. Кожей Билл всё ещё ощущал жар, исходивший от пламени, и чувствовал неприятный запах подпаленных волос. «Уже время. Время. Уже пора…»— словно в бреду повторял юноша, когда Билл нашёл его забившимся в самом дальнем углу дома, куда ещё не успел добраться огонь. Что – «время»? Мысли начали путаться, и вскоре Беранже уснул, прижавшись со спины к постоянно вздрагивающему, и стонущему во сне арфисту – так было теплее, потому что с ночной тишиной пришла привычная для сентября прохлада.
Утреннее солнце весело простирало лучи до середины комнаты, и разбудило провансальца первым. Он болезненно охнул, обнаружив, что солома сбилась, и сам он лежал на твёрдом дереве, а мышцы затекли от неудобной позы. Открыв глаза, он увидел перед собой виновника своих несчастий – перепачканный сажей юноша всё ещё крепко спал, лёжа на спине, из-за чего Биллу перестало хватать места между ним и стеной. Тихонько, чтобы не разбудить, Беранже сел, и потянувшись, принялся разглядывать своего гостя, ведь вчера он так и не успел его рассмотреть. На вид юноше было не больше семнадцати, и даже под слоем копоти были хорошо видны красивые черты лица: вздёрнутый носик – «девичий» — пронеслось в голове; чётко очерченные губы, напряжённо поджатые во сне, и густые брови, тревожно нахмуренные. Казалось, что ему снится дурной сон. Взглянув на тёмные, пушистые ресницы, которые подрагивали, как крылья мотыльков, Билл почувствовал что-то сродни сожалению, из-за того что глаза, скрытые за этим красивым разрезом, не могут видеть. Разметавшиеся тёмно-русые волосы дополняли трогательный образ спящего, который то и дело что-то шептал во сне, но стоило Биллу попытаться встать, как юноша вздрогнул, и громко вздохнув, распахнул глаза… Конечно, Беранже много повидал слепых, и часто слепота сильно уродует глаза, из-за чего смотреть в них страшновато, но теперь было немного иначе. Было очень больно видеть мутные радужки, бывшие некогда карими, кроме того, глаза казались совершенно сухими, как будто никогда не смачивались слезами. На мгновение Беранже показалось, что юноша смотрит прямо на него, и попытался улыбнуться, тут же спохватываясь и понимая, что скрываться нет смысла.
— Как ты себя чувствуешь, Том? – неожиданно для самого себя, Билл обратился к своему гостю на «ты» и назвал упрощённым именем.
— Горло болит, — хрипло ответил тот, и взявшись за протянутую ему руку, встал, тут же принимаясь поправлять свою одежу.
— Наглотался дыма, — со знанием дела произнёс Билл, — нам неплохо бы сходить к реке, вода сейчас тёплая, а нам нужно вымыться. Я, наверное, тоже весь в копоти?
— Наверное… — как-то неуверенно произнёс слепой, а провансалец уже мысленно дал себе пощёчину за то, что никак не привыкнет к тому, что его новый друг — незрячий. Да вот только Том не производил такого впечатления, отчего-то казалось, что он всё видит.
Спускаясь по лестнице, Билл заботливо придерживал Тома под руку, думая о том, что неплохо бы разузнать о нём у кого-нибудь из местных, потому как всё, что слепой рассказал ему вчера, говорило о том, что его знают в Сент-Мари, а значит, кто-нибудь поможет ему – ведь Билл должен снова отправляться в путь. И не успели они ступить на последнюю ступеньку, как к ним подбежал какой-то паренёк, тараторя, что о Томе справлялся некий господин де Роган, и велел привести к нему.
— Это граф де Роган! Его поместье находится в миле отсюда, — обрадовался Том, — он часто звал меня играть для него, да только ведь я теперь не смогу играть. — улыбка исчезла с лица, и тяжко вздохнув, юноша обратился к ожидавшему мальчишке, — Передай Его Светлости, что я больше не смогу для него играть, у меня всё сгорело вчера.
Неуверенно потоптавшись, но так и не услышав больше ничего, паренёк убежал, оставив молодых людей одних. Поразмыслив, Билл предложил Тому сначала сходить на реку, поесть, а затем, всё же отправиться к графу, который вряд ли откажет в помощи.
***
Билл искупался первым, постирал одежду, а потом предложил Тому помощь, но тот отказался, и он обратил внимание на то, что слепой довольно уверенно справляется сам. По пути к реке он только попросил сломать с дерева какой-нибудь крепкий сучок, потому что его посох превратился в кучку пепла с остальным немногочисленным имуществом.
— Ты только отвернись, — смущённо краснея, попросил Том, когда стал раздеваться, — не смотри.
— Да чего мне на тебя смотреть! – усмехнулся Билл, но взглянув на арфиста, заметил, как тот сник, по-прежнему густо краснея.
Беранже снова стало не по себе. Юноша явно испытывал чувство неполноценности, а он только подлил масла в огонь своим ответом, хотя там, несомненно, было, на что посмотреть. Борясь с совестью, Билл с интересом разглядывал открывшееся взору стройное тело, отмечая, что Том невероятно красив: широкие плечи, узкие бёдра, длинные, изящные руки и стройные ноги – внешность делала его похожим на бога, особенно подчёркнутая волосами цвета мёда, рассыпавшимися по плечам и достающими до поясницы. Медленно войдя в воду, Том зачем-то обернулся, будто хотел увидеть, сдержал ли Билл своё слово, а тот, в свою очередь, невольно испытал облегчение – на Тома можно было смотреть сколько угодно, и быть незамеченным, а именно этого хотелось сейчас больше всего.
Ещё в двенадцать лет Билл влюбился первый раз, и объектом его любви, к его собственному удивлению, стала не белокурая соседка, на которую заглядывались все мальчишки с их улицы, а её брат Тьери – милый, зеленоглазый мальчик с задорным смехом и ямочкой на подбородке. Сразу Тьери взаимностью не ответил, и даже испугался, когда Билл попытался поцеловать его в щёку, но, в конце концов, не выдержав долгих ухаживаний, его бастионы рухнули, и уже через два месяца мальчики прятались по близлежащим сараям и тёмным закоулкам, использую любую возможность побыть наедине. Они не могли и дня прожить друг без друга, а оказываясь близко, не могли сдержать красноречивых взглядов, которые начали замечать окружающие. Тем не менее, запретить двенадцатилетним детям дружить было бы глупо, а потому родители попросту решили подождать, когда странная привязанность пройдёт сама собой. И она прошла. Через два года, когда на их улице, где жили, в основном, рыбаки и торговцы рыбой, поселился молодой моряк-испанец. Страсть между ним и Биллом вспыхнула почти с первого взгляда, и как только Тьери ни плакал, и не упрашивал возлюбленного его не оставлять, Билл даже слышать ничего не хотел. Высокий и крепкий, взрослый мужчина, с красивыми чёрными глазами, настолько очаровал юного Беранже, что он не боялся даже осуждения окружающих, каждый раз сбегая к этому Алехандро, с уроков, за которые его отец выкладывал последние деньги. Биллу казалось, что испанец любит его так же сильно, как и он его, а тот, пользуясь наивностью мальчишки, говорил, что когда Биллу исполнится пятнадцать, он заберёт его с собой в плавание. Мальчик надеялся и лелеял мечты о море и свободной жизни рядом со своим любимым, но портовый город Марсель на своём веку вдоволь повидал таких романов – спустя два месяца, испанский фрегат ушёл в море, и в очередной раз сбежав с уроков к Алехандро, Билл обнаружил его комнату пустой, а на застеленной кровати, где он столько раз отдавался мужчине, лежали несколько золотых и записка: «Спасибо, малыш, я тебя не забуду». Эти слова Билл запомнил надолго, а то унижение, что заставили его пережить оставленные «возлюбленным» деньги, стали толчком для нового увлечения – Билл отдал их известному в Марселе учителю танцев, и стал посещать его школу, поставив себе сложную, едва достижимую цель – попасть в Париж и танцевать в придворном балете. Его маэстро, пожилой мсье Дюпре, сам когда-то танцевал в нём, ещё при Людовике XIII, который поставил Мерлезонский балет. Через год Билл стал самым сильным и любимым учеником господина Дюпре, а за холодное сердце, что не подпускало никого близко, и высокомерие, его прозвали Нарциссом. Вскоре Билл стал упрашивать родителей позволить ему отправится в Париж, но те наотрез отказались, сказав, что таких в столице полным-полно, и если у него есть хоть капля совести, он должен последовать примеру большинства молодых людей Марселя, и пойти юнгой на корабль. Не для того его отец трудился всю жизнь в поте лица, ловя рыбу, чтобы сын за несколько дней промотал последние сбережения в Париже. Они и без того настороженно относились к его занятиям танцами, но поскольку он зарабатывал на это сам, обучая грамоте сына местного лекаря, запретить ему не могли.