- Не могу, не могу больше терпеть, Том… - свой голос кажется чужим, когда, теряя всякий стыд, начинаю умолять. В тебе есть то, что заставляет забыть обо всём и подчиниться. Делать так, как хочешь ты. А ты хочешь слышать мой голос, чтобы знать наверняка, как сильно я желаю принять тебя. Быть твоим безумием, твоей вещью, твоей собственностью.
Сию же минуту язык сменяется пальцами, смазанными маслом, которое я сам тебе подал. Делаешь всё быстро, но с бесконечной нежностью, не переставая покрывать мои бёдра и колени мокрыми поцелуями, и то, как ты прекрасен сейчас, заставляет забыть о боли, вспыхивающей вперемешку с давящим удовольствием внизу живота.
- Если бы ты знал, как прекрасен сейчас, любовь моя… - тяну за волосы к себе, приближая желанные уста. Рассматриваю, любуясь тем, как раскраснелись, облизываю их. И стоны твои ловлю, и выдохи вдыхаю.
- Тогда бы я знал, как прекрасен ты. - твой ответ сквозь поцелуй пронизан горечью. – Позволишь?
- И зачем вопрос? – нетерпеливо выгибаюсь, прижимаясь к тебе, и вырывая из твоей груди резкий выдох, когда соприкоснулись мы самыми возбуждёнными местами.
- Потому что больше спрашивать не буду. Только сейчас, когда ты ещё в силах что-то изменить.
От тембра твоего голоса воздуха становится мало, а твои руки ласкают так грубо, что тело горит, словно в огне. Безумие. Сумасшествие. Страсть. Громкие стоны. Боль. Огонь. Это мы. Наше вечное и неделимое. Это ты, мой Том, поцелуями выпивающий жизнь. И то ли в глазах моих темнеет от боли, что пронизывает, когда ты рывком входишь в меня, то ли вправду, но глаза, и волосы твои становятся чернее безлунной ночи… Сгореть в твоей любви. Так было всегда.
***
Улыбаюсь, ещё не открыв глаза, но уже ощущая тепло его рук. Том обнимает меня со спины, прижимая крепко к себе. Уснул.
Нежность переполняет меня, я знал, что этот слепой мальчик изменит меня, перевернув всё весь мой мир, но я до сих пор не могу привыкнуть к тому чувству, которое стало частью меня, и которое заставляет исполнять любую его прихоть. Теперь уже полностью. Он брал меня так, будто отдавал мне себя, одновременно даря трепетную нежность, и неистово мучая. Руки его ласкали меня резко, сжимали, поглаживали, давая ощутить дрожь нетерпения, которым он был охвачен. Тело до сих пор ноет от недавних утех, но болезненность не может перекрыть того восторга, что вызывает во мне Том. Развернувшись в его объятиях, упоённо вдыхаю его аромат, зарывшись лицом в разметавшиеся по подушке волосы. Том свёл меня с ума. Наш порыв превратился в ураган, разрушивший последнюю преграду. Он целовал меня слишком сладко, не давая вырваться и ответить тем же. Моя страсть до сих не удовлетворена, потому что он не позволял себя касаться, жадно забирая меня всего, вырывая за границы сознания, продлевая сладкую истому своими ласками.
Тянусь к его устам, обводя языком их контур. Припухшие, ярко-розовые от долгих поцелуев и частых укусов, губы Тома манят, призывая приоткрыть их и проникнуть вглубь. Повинуясь неумолимому желанию, целую нежно, вновь пробую их вкус, будто впервые, но любимый просыпается, и поцелуи мои летят ко вздрогнувшим векам, давая ему прерывисто вздохнуть и затянуть сверху на себя, сжав пальцами мою талию.
- Неужели? – по его сонному лицу пробегает улыбка, и брови взлетают вверх вместе с коротким смешком.
- Ты не дал мне сладкого.
- Тебе мало было? Гийом, ты воплощённое желание, - выдыхает Тома мне в губы, пока руки его спускаются по моей спине, и замирают, достигнув самого низа, - Как хочешь?
- Ты не дал мне насладиться собой. Хочу касаться тебя, хочу целовать, хочу, Том…
Сказав это, не жду больше слов, не хочу объяснять, и отбросив покрывало в сторону, следую желанию. Солёный привкус тёплой кожи пьянит, когда мои губы спускаются на его шею и ключицы. Облизываю, словно леденец, каждый сосок, плавно перейдя на грудь, вздрагивающую от рваных вздохов. Ни одного дюйма бархатистой кожи не пропускаю, наслаждаясь сладким чувством единения. Том – воплощение совершенства, шедевр природы. Длинная шея, широкий разворот плеч, тонкая талия, узкие бёдра, стройные ноги, изящные икры. Сбрасывая с себя его руки, которые только мешают мне сейчас, отрываюсь от поцелуев, и, устроившись на его паху, замираю на миг, любуясь красотой. Божество.
- Что ты делаешь? – произносит он на грани слышимости, пока его руки, подобно змеям, скользят по моим бёдрам.
- Восхищаюсь тобой.
И говорю чистую правду, ибо от взгляда на тонкие запястья, на одни его точёные пальцы, что так нежно ласкают меня, касаясь самого чувствительного, сердце готово вырваться из груди. От одного осознания, что эти руки держат меня, начинает кружиться голова.
- Крадёшь сладкое, - грустно усмехается Том, - а я украсть у тебя не могу.
- Тогда напои меня сам, – прикусывая мочку уха, шепчу ему в ответ, - напои собой, своим мёдом.
Сказав это, и удовлетворившись громким стоном, когда мои пальцы скользнули к его паху, продолжаю путешествие поцелуями по безупречному телу. Тёмное родимое пятнышко справа, в самом низу живота притягивает губы, как и несколько сладких родинок на бёдрах. Слизывая их, перехожу к возбуждённому члену, проводя языком по рисунку вен, и нежно собираю губами прозрачную росу с кончика. Чувствую, как Том сжимает в руке мои волосы, и каждое последующее движение моего языка на его члене, каждый поцелуй на пылающей коже, влечёт за собой громкий стон, и невозможно не оторваться, и не посмотреть на него: весь мокрый, с пылающими щеками и разметавшимися волосами, а его точёные пальцы, хватаются то за простыни, то за мои волосы. Его сводящий с ума, личный, интимный запах усиливает впечатление, но так не вовремя в голове возникает мысль о том, что он сейчас меня не видит. Не видит того, что я делаю с ним, как хочу доставить ему наслаждение, как пьянею него. Ведь сам я умираю от одной мысли, что лежу между его разведенных ног, обнимая, поглаживая, стараясь подарить ему всю любовь и сладость. Тихо зову его, слыша своё имя в ответ. Чтобы отвлечься, не желая сейчас предаваться тяжёлым думам. Сейчас есть мы и наше сладкое мучение. Том снова громко вздыхает, когда я начинаю облизывать яички, беру в рот, обсасывая тонкую кожу, заставляя его извиваться от удовольствия и закрывать рот рукой, чтобы не закричать – ему слишком хорошо, а нас слишком хорошо слышно. Возвращаясь к горячему, налившемуся стволу, целую только головку, чувствуя губами его напряжение. Не сдерживаясь, Том просит меня, стонет, умоляя взять глубже, а я выполняю, давая проникать до конца, до боли, и с жадностью пью тот самый мёд, о котором так просил, когда Том изливается мне в рот горячей страстью. От его вкуса моё желание точно также вырывается наружу, возвращая забытое головокружение, и собрав последние капли влаги, опускаюсь на постель, позволяя слабости взять верх. Пытаясь восстановить дыхание, блаженствую, лёжа между его ног, устроив голову на его животе, обвив руками его талию. Я счастлив с ним, я счастлив тем, что есть у нас. Чувствую его руки у себя на лбу, как прохладные кончики пальцев пробегают по бровям и скулам, и тянутся к моим губам, и отвечаю поцелуем. Беру его руку, и целую тонкую кисть, запястье, ладонь, языком нащупывая бьющуюся жилку. Том снова прерывисто вздыхает, бедняжка, только перевёл дыхание, как я снова за своё. Всё сладкое и родное, такое знакомое, но такое новое.
У кого-то первая ночь, а у нас первое утро. У нас всё необычно. Сейчас, наверное, полдень. Недавно стучала Луиза, обеспокоенная нашим отсутствием. Но я крикнул ей за дверь, что у Тома жар, и что до вечера он пробудет в постели, после чего мы непременно придём играть к графу, как положено. Справившись, не голодны ли мы, она ушла, а я перевёл взгляд на блаженно улыбающегося Тома: «Выдумщик» - шепнул он, целуя мои руки. «Но ведь у тебя и вправду жар» - мой ответ вызвал очередную волну страсти, и я в который раз убедился, как был прав насчёт своего тихого мальчика. Он доводил меня до беспамятства своими ласками, позволяя почувствовать сразу все эмоции, и наслаждаться, ощущая его в полной мере. Вероятно, причиной этому и есть любовь. Но меня всё мучают вопросы, на которые ответа он до сих пор не дал.