Так изменилась жизнь Жирардо за последние месяцы, и казалось бы, чего ещё можно было желать? Однако человек – это такое творение божье, список желаний которого не имеет конца, причём каждое оказывается непременно заветным и важным, а жертвовать одним, ради достижения другого, мало, кто согласен.
***
С самого утра Гийом пребывал в полнейшей растерянности, и так продолжалось вплоть до вечера, когда его, уже поздним вечером, в скромной снаружи, но богато отделанной внутри карете, везли в направлении «Маленького пажа», а он сгорал от беспокойства, вызванного собственным долгим отсутствием. Время уроков приходилось как раз на те часы, в которые он обычно посещал своего арфиста, а сегодня не только не смог прийти, но и слугу не предупредил о своём отъезде из дома барона, а значит, придя к де Севиньи и узнав, что Гийома там больше нет, слуга вполне мог рассказать об этом Тому. И всё было бы не так плохо, не случись вчера тот пренеприятнейший разговор, и не скажи Тома, что не стоит приходить так часто, а он, Гийом, не рассердись в ответ, да не скажи, что коль так, он не настроен обременять своим присутствием и предпочитает не появляться вовсе. Совершенно ясно было, что ни один, ни другой, не имели за душой ничего, кроме беспокойства друг о друге. Оба уставшие от разлуки и безысходности, они наговорили друг другу слишком много того, что никогда не было правдой. И, хотя в итоге примирились, Билл успел заметить, уходя, как дрожали руки арфиста, и каким бледным он был. Время было ограничено, и не смотря на то, что совершенно не хотелось оставлять Тома одного, Беранже пришлось покинуть их прибежище, и уйти с тяжёлым сердцем. А теперь оставалось корить себя и страшно мучиться, предполагая, как извёлся Тома от беспокойства, когда он не вернулся вовремя.
Также, у Нарцисса была ещё одна причина для волнений, и была бы она не столь серьёзной, если бы ни то чувство вины, что рождалось глубоко внутри, а выходя наружу обволакивало вовсе не стыдом и не страхом, а приятной негой. Не далее, как сегодняшним утром Гийом проснулся в доме маркиза де ля Пинкори, и первым, что он испытал при пробуждении, был… сильный оргазм. Распахнув глаза, он увидел в непосредственной близости Его Светлость, на руке которого блестели капли его семени. Когда он попытался что-то сказать, маркиз подарил ему нежный поцелуй, после чего пуще вогнал в краску, показательно слизав со своей ладони влагу его наслаждения, и без слов покинул опочивальню. Гийом остался лежать в той же позе, даже не потрудившись поправить ночную сорочку, и, слушая быстрые удары собственного сердца, ещё долго смотрел в расписной потолок, где в нарисованных облаках парили нарисованные птицы. Солнце ярко заливало красиво убранную комнату своим светом, а в окно так и просились ветви цветущего шиповника. Вся обстановка в этом месте располагала к удовольствиям, и окончательно сбросив путы снов, Гийом уже совершенно сознательно погрузился в свои мысли, в которых фигурировал вовсе не тот, кого он хотел видеть.
Далее был завтрак, на который он спустился, облачившись в одежды, которые ему приготовила служанка маркиза. За трапезой Александер Этьен не позволил себе ни малейшего намёка на то, что произошло не более часа назад, оставался предельно гостеприимным и весёлым. Расспрашивая Гийома, как бы, между делом, маркиз вдруг задал вопрос, который отчего-то теперь не давал Биллу покоя: «А кто такой Тома?», а когда получил ответ, что Тома и есть его брат, лишь загадочно улыбнулся и более ничего не спрашивал, совершенно не воспротивившись тому, что Гийом испросил позволения снова жить в «Маленьком паже». Сетуя, что нынче его самый исполнительный слуга поехал навестить родных, Его Светлость заверил, что не позднее завтрашнего дня, немногочисленные вещи Беранже будут отправлены в гостиницу, а сам он может, ни о чём не тревожась, отправляться в школу мэтра, после чего вернуться в «Маленький паж».
После завтрака лакей сопроводил Гийома не только до ворот Лувра, но и до самой канцелярии мэтра, где заполнив необходимые бумаги, отдал их в руки того самого мсье Аллара, который теперь избегал поднимать взгляд на провансальца, с которым – а он его запомнил хорошо – имел неосторожность так некрасиво себя повести. К слову, Гийом получил большое удовольствие, когда, выполнив свою часть работы, секретарь был уведомлён письменным приказом маркиза о том, что переведен на должность ниже, со значительно меньшим жалованьем. Побагровев от злости, господин бывший секретарь презрительно фыркнул, но боясь лишиться какой-либо работы вообще, предпочёл умолчать о своём мнении относительно юноши, который явился теперь столь изящно одетым, в сопровождении свиты самого де ля Пинкори!
Пройдя все канцелярские формальности, Гийом, наконец, попал в обитель Терпсихоры. Студия, в которой занимался мэтр Жан Бартелеми со своими воспитанниками, была просторной и светлой, с начищенными до блеска паркетными полами, а на каждой стене висело по огромному зеркалу в позолоченной раме. Зайдя в этот зал, где мсье Лани уже репетировал, Гийом застыл на месте, изумлённо наблюдая за тем, как невероятно грациозен мэтр в танце. Заметив нового ученика, скромно стоящего у дверей, Жан Бартелеми встретил его своей сияющей улыбкой, которую знали далеко не все в его окружении. Этот благородный человек трепетал перед настоящими талантами, а именно таким он увидел Гийома, невзирая на то, что одежда вчера достаточно сковывала провансальца в движениях, и не было никакой музыки. Первый урок был трудным, учитель постоянно делал замечания, корректировал осанку и позабывшиеся движения, требуя наивысшей точности, неусыпно следя за тем, чтобы во время танцев ученики правильно дышали. Оглядываясь на отражения в зеркалах, Гийом не мог отрицать того, что ему нравится на себя смотреть. Он смотрел, следил за движениями своими и других, отмечая, что выполняет все па лучше остальных. И это было правдой, это же и заставило мэтра так быстро полюбить его, и уже через час после занятий, вернувшись в Версаль, расхваливать новообращённого слугу музы танца придирчивому Марисэ. Гийом не просто хорошо танцевал – он порхал над полом, едва касаясь его, не смотря на столь долгий перерыв в занятиях. Он схватывал все тонкости своего учителя на ходу, он действительно был тем, кого Лани искал так долго!
Проезжая мимо небольшой часовни, названия которой не помнил, Гийом подумал о том, что не плохо бы вывести Дювернуа на прогулку. На самом деле, хоть изредка, молодые люди прогуливались по окрестным улицам, и часто приходили в небольшой садик на заднем дворе полуразвалившейся готической часовни. Там было тихо и спокойно, и крайне редко в беседке, в самом уголке сада, можно было заметить спрятавшихся, в надежде обменяться письмами и беглым поцелуем, влюблённых. Или некоего господина, почтенного возраста, который постоянно донимал пылкими признаниями пожилую вдову в чёрной вуали. Там же, однажды, затеяли дуэль двое, но тут же были обнаружены и арестованы городскими патрульными.
По мере того, как карета приближалась к улице Могильщиков, беспокойство окутывало Гийома всё сильнее и сильнее. Его сознание разрывалось между здравым рассудком, сердцем, и ещё несколькими укромными уголками его существа, о которых он и сам знал не до конца. И тягостнее всех картинок насыщенного событиями дня, представлялась та, где его затягивал омут чёрных, сверкающих, словно агаты, глаз. Этот взгляд… этот взгляд!
«Ах, если бы Тома мог смотреть на меня так!»
Билл проигнорировал оклик кухарки, взлетая вверх по лестнице, дабы побыстрее оказаться в тёплых, ни с чем не сравнимых объятиях Тома. Покинув карету, принадлежащую маркизу, Гийом внезапно ощутил облегчение, будто всё то наваждение, сопровождавшее его на протяжении всего дня, рассеялось, и вот, он снова у врат своего рая, свободный и счастливый. С каждой ступенькой волнение становилось всё сильнее. Сердце учащённо забилось, когда Билл представил, как сейчас распахнётся дверь, и он тотчас же сорвёт долгожданный поцелуй с невероятно красивых, чётко очерченных губ, как спрячется в волосах цвета старого мёда, и забудется, взглянув в прикрытые густыми ресницами, бездонные глаза, которые любит больше всего на свете, не смотря ни на что.